Избранные произведения. Том 1. Должность во вселенной. Пятое измерение. Час таланта

Григорий поднялся, зашагал по двору, огибая предметы. «А я для них „колхозницу“ поставлю. Не для них, для жирного заработка. И будут они посматривать на нее в перерыв, идя на смену или со смены, — равнодушно, как на забор, понимая, что сделано и зачем. В том-то и дело, что они отлично чувствуют надувательский смысл показных красивых поз и оплаченных красивых фраз. Они все чувствуют, понимают, эти девочки, поэтому и много их таких — с мечтательной душой и неверящим взглядом. Да и как не понять? Поманили прекрасным, а сами посадили, сунули в руки пинцет или электрод — наложить, дожать, включить, перевести, вынуть, наложить, дожать… Сто облуженных электродов 80 копеек, пятьдесят приваренных контактов 35 копеек… И это все? Вся жизнь, условно называемая „небывалый трудовой подъем?..“

Непривычны, трудны и отрадны были для Григория эти сумбурные мысли. Впервые в жизни он думал не о себе, не о веренице дел и забот, не о близких — и думал напряженно, как будто от того, поймет ли он души девчат-сборщиц, зависело что-то главное в его жизни. И эти мысли освобождали в нем высокие силы.

Ноги снова принесли скульптора к административному корпусу. Возле входа висела стенгазета „На посту“, орган военизированной охраны завода. „С наступлением весеннего сезона, — рассеянно пробежал Кнышко фиолетовые машинописные строки передовицы, — резко возросла утеря пропусков. Если за пять зимних месяцев утеряно всего 94 пропуска, то за апрель м-ц и первую декаду мая м-ца утеря составила 52. Теряют, как правило, девушки, не имеющие карманов!“

— При чем здесь карманы, — пробормотал Григорий, — ну при чем здесь карманы?! Ведь это девушки. И это весна. Это май-чародей, это май-баловник веет свежим своим опахалом… Май-чародей — а не май м-ц, второй м-ц второго квартала! Бюрократы!

„Пропуска им не теряй в весенний сезон… выполняй, не опаздывай, не обсуждай, не то, не се — размерили, заорганизовали до посинения! — Он решительными шагами поднимался к кабинету товарища Гетьмана. — Сами обиваем высокие чувства, порывы души, а потом сокрушаемся: откуда берутся вздорные, пошлые, ограниченные, мелкомстительные, не умеющие ни любить, ни жалеть? А это они мстят за отнятые мечты…“

— А, Григорий Иванович! — поднял голову от стола Гетьман. — Ну как — познакомились?

— Угу, — кивнул скульптор, широким движением руки сметая со стола в чемоданчик свои образцы.

— И на чем же вы порешили остановиться?

— Потом поговорим, — ответил Кнышко в дверях.

Этот разговор тотчас выветрился из памяти. „Как же так, черт меня побери! Ведь когда я ухаживаю за женщиной — да и просто разговариваю! — то стараюсь, чтобы ей приятно и интересно было со мной. Самому хорошо, когда они улыбаются, оживлены, глаза блестят, румянец на щеках… в работе-то своей, в высшем своем общении, что же? Разве она не для того предназначена? Для этого, а не для упоминания в ведомостях и докладах, что на территории установлено урн чугунных литых — двадцать, скульптур женских мраморных — одна. Ах, халтурщик проклятый!“

Он вернулся на товарный двор, сел на прежний ящик, вывалил на асфальт из чемоданчика образцы, взял молоток — хорошо подогнанный к руке молоток-киянок для работы по камню — и расколотил все пять фигурок. „К чертям полновесные формы! К дьяволу выражаемый бедрами производственный порыв! К разтакой бабушке обусловленное договором содержание!“ Ему сразу стало легче.

Пока Юрий Иванович утолял первый аппетит, ему было не до размышлений. Но когда в банке осталось меньше половины, воспоминание о необычной вспышке снова обеспокоило его.

„Что же там было не так? Картина послесвечения? Ну, люминофор после выключения тока светится еще, бывает, с секунду… Постой, но в голой-то части его не было! — инженер замедлил движение челюстей. — Да, после того, как щелкнуло перегрузочное реле… и ток, понятно, оборвался, белый жгут в этой части трубки еще был. А потом расплылся. Вздор! — Передерий отставил банку, понимая, что это не вздор. — Ерунда какая-то, так не бывает. Мне показалось. Рекомбинация электронов и ионов после ударной ионизации в разреженном газе длится не более тысячных долей секунды — это во всех учебниках написано. Это все знают. Тысячные доли — заметить глазом такое послесвечение нельзя. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!“

Юрий Иванович поймал себя на том, что весело издевается над благоразумными познаниями.

„Постой, а если все-таки показалось? В сетчатке глаз вспышка оставила раздражение, вот и… недаром потом перед глазами плавал черный жгут. Стоп-стоп! Черный — то есть теневой. Это нормальная реакция глаза после того, как смотрел на яркое. Так что это еще ничего не доказывает“.

— Эт-то ничего, эт-то нич-чего, эт-то нич-чего не доказывает! — непонятно на какую мелодию положил Передерий эти слова.