Избранные произведения. Том 2

Миша — Стоволосьевых семьи последний сынок. После обедни каждое воскресенье приходит в Сутуловку с партитурой под мышкой, степенно идет меж сиренями, цветка не сорвет понюхать, по той дорожке идет, которая прямо перед очами Николая Ивановича пролегает, чтоб не подойти к нему невзначай как-нибудь да не испугать, оборони Господи. Все порядки запоминать Миша первый мастер, до благочиния большой ревнитель, что Россия от смуты и беспорядков гибнет, наслышался. Его регент большую копну волос носит и в союзе знаменосец.

Николай Иванович любит Мишино пение, но — жара ли мучит сегодня, переспал ли — нет умиления в его душе, томит его что-то, тяжело ему.

«Предчувствия бывают разные», — смутно думает он, стараясь заслушаться пением. Но не укачивают сладостно волны чистого голоса.

«А что ж мне предчувствовать? — думает он. — Дом застрахован…»

Высоко затягивается Миша и на минуту отвлекает его от дум, уносит в знакомую тихую даль…

Но вдруг: «Уж не смерть ли идет ко мне?» — задумывает Николай Иванович и прислушивается к тайникам каким-то: угадал или нет? «Дай Господи, чтоб не угадал, чтоб не угадал!..»

И он крестится торопливыми и мелкими крестами, а левой рукой хватается за шею: мокро ли, не просохло ли полотенце. Апоплексического боится, с этой стороны ждет нападения и оборону себе из мокрых полотенец устраивает.

Отхлынул страх.

Даже смешно становится Николаю Ивановичу, вспомнил, что у него на шее шрам тут, под полотенцем, и на груди рана — ему ли смерти бояться, старому вояке и Георгиевскому кавалеру.

Отдыхает, прикрыв глаза, на последних нотах Мишиного пения. Со вздохом открывает глаза, слыша, как Миша захлопнул партитуру. Не хочется отпускать Мишу, подальше надо темные мысли угнать.

— Странно! — говорит Николай Иванович. — Люблю вот твое пение, а в церковь ходить — калачом не заманишь.

Миша сердито вскидывает на него глаза.

— Да! — продолжает Николай Иванович. — Сколько уже лет не был. Даже поп приезжать кропить сюда перестал. Сектантом, того гляди, объявят.

Миша настораживается.

— Нехорошо это, — вздыхает Николай Иванович сокрушенно, — без попа не обойдешься.

Миша смотрит на него добрее.

— Ладану, я думаю, вы не выносите, — говорит он, — есть такие. Да к тому же здесь вы сидите удобно, в кресле своем, а в церкви стоять надо.

Мишин голос крепнет не по-детски:

— Стоять надо! На колени, когда положено, становиться надо! Главу преклонять надо!

— Так, так, — кивает Николай Иванович, — хорошо мне здесь сидеть, удобно. А в душе неспокойно, — проговаривает он и спохватывается. — Хорошо ты поешь, Миша, учить бы тебя надо этому делу, далеко пойдешь!

Миша гордо поднимает голову, моргает глазами и пыжится молодцевато, как на смотру. Со всем этим он согласен. Но вдруг гордость его вся пропадает и, вспомнив что-то, как обиженный ребенок он шевелит губами, надувается и, чуть удерживая вдруг прихлынувшие к глазам слезы:

— Да, да, — лепечет, — а они в колбасную, меня в колбасную, да…

— Что такое? — спрашивает Николай Иванович.

— Взять меня да прямо к колбаснику! Вот что они хотят сделать, распоследние они люди. Что я у колбасника?

— Тебя в колбасную? — хохочет Николай Иванович. — Вот так выдумка!

Миша рад сочувствию. У него загораются глаза. Он даже засмеяться вместе с Николаем Ивановичем не прочь звонко, весело над этой выдумкой: его в колбасники!

И тотчас же, захлебываясь, забывая всю свою степенность, начинает рассказывать:

— Ведь у нас новости. Илюха со службы вернулся! И, сказать стыдно: в валенках! Это летом-то! И ноги у него как колоды, а дух распускает он вокруг себя такой в доме, что, ей-богу, рвать хочется. Настька целый день ревет, говорит, стыдно перед подругами. Позвать, говорит, теперь никого нельзя, а я, говорит, веселиться хочу, и к себе позвать, и самой пойти к подругам. Просто смехота! Гусар в валенках приехал, едва ногами двигает!..

Миша нахмуривается и продолжает деловито:

— Отец сначала бить решил Илюху каждый день, проучить, значит, хотел и даже раз отстегал вожжами. Да бросил, трудно, водянка у них у самих, сильная, ослаб. А маменька плакали, плакали и сказали, что будут лечить Илюху, что и он им родной сын. Поехали к староверке за реку, чтоб нашептала четверть водки с перцем и солью. Привезли и говорят: пить надо на заре по чайному стакану, тогда поможет.

Илюха, как узнал, что это водка, обрадовался: «Хорошая, говорит, у вас староверка» — и еще сказал такое… ведь он у нас охальник, одним словом, гусар! Маменька теперь с него глаз не сводят, а меня из-за него, меня к колбаснику отдать хотят, в доме теснота, не разместиться никак.

При одном воспоминании о колбасной Мишино лицо опять свертывается в клубок и темнеет.

— Что ж, помогло леченье? — лениво спрашивает Николай Иванович.