Избранные произведения. Том 2

Антонина знала этот ее сухой, безнадежный смех над собой, появившийся недавно, не любила его со всей силой молодой, рвущейся в жизнь души, стремящейся все увлечь с собою, во всем тот же знать порыв, что и в себе.

— Мумии сами собой не делаются, — живо сказала она. — Посмотри, Анна, как сегодня красиво! Это потому, что он приехал. Разве ты не рада?

— Рада, — ответила Анна. — Вот мы опять втроем, все вместе. Полуживой отец ворочается дома. Вокруг нас заглохший парк. В нас все та же сутуловская мертвая кровь. Над нами воронье ждет не дождется. Что ж? Вот и ходим вместе, любуемся сами на себя.

Она рванула встречную ветку и с неожиданной силой сломала ее, длинную и крепкую, у самого ствола:

— Ого! — сказал Дмитрий. — В тебе, однако, мертвая-то кровь здорово играет, что богатырская силушка по жилушкам! Смотри, какой сук отворотила!

— Мы всегда так, — прервала Анна, — лес ломали, людей ломали, сквозь все ломились, а для; чего, что вышло? Вот ты последний Сутулов. Позволь тебя спросить, что ты намерен сделать? Что ты можешь сделать со всей этой сплывшей в тебя рекой родовых пороков и талантов? Разве ты не обреченный, разве ты можешь хоть шаг сделать не так, как тебе отроду заказано?

Она раздышалась гневно, раскраснелась, высказывая наболевшее. Антонина притихла, побледнела, еще сильней прижалась к брату и слушала удивленно. Подходили к беседке.

— Анна, — начал тихо Дмитрий, — у вас тут кошмары какие-то. Мне они чужды. Слушай. Отвечу тебе сначала, как сестре, как любимой сестре, взволнованной какими-то призраками, напуганной чем-то. Посмотри на меня. Я молод, у меня трезвый ум, я здоров, силен, у меня определенное дело, которому служу честно. Чего ж ты от меня хочешь? Я сам выбрал свою дорогу и доволен ею. Я сам властен заменить ее, если б захотел, любою новою. Успокойся, сестра: у меня крепкие мускулы и безукоризненное жизнеощущение.

Дмитрий слегка рассмеялся, показывая верхние белые зубы, и, наклоняясь к Антонине, сказал:

— Расхвастался!

Потом продолжал:

— Но если, Анна, ты берешь на себя какую-то оперную роль родового духа, мстительницы и обличительницы и начинаешь громить меня, последыша поколений, я, прости, тебя не понимаю. Мне хочется потянуть за кончик твоего плаща, снять его с тебя, бросить в бутафорскую. Скажите пожалуйста! Последний Сутулов, что ты намерен делать? Во-первых, почему ты знаешь, что я последний? А вдруг у меня есть невеста и я приехал объявить вам о предстоящей своей свадьбе?

Он опять наклонился к Антонине и, сказав ей на ухо, — шучу! — продолжал:

— А во-вторых, какое мне, по правде сказать, дело до всех моих предшественников по фамилии и почему я обязан ради них строить из себя что-то особенное! Моя жизнь началась с момента осознания себя как живого человека, и все кончится для меня, когда это осознание прервется. И между этими двумя моментами хозяйничаю только я, никого больше, все остальные — руки прочь, хотя бы это были даже скелеты предков!

— По-сутуловски сказано, — молвила сквозь зубы Анна, — а ведь правда, я и забыла, что ты можешь жениться и мне еще придется крестить племянников! Ты для меня все еще маленький мальчик с Андерсеном в руках.

Дмитрий рассмеялся:

— А ведь я никогда не любил Андерсена! По правде сказать, это был твой любимый писатель, и я считал, что неприлично не увлекаться Андерсеном. Мне никогда не нравилось, что у него все слишком скоро делается, и все к лучшему. А вот и подземелье наше. Я здесь однажды вызывал ведьм всеми способами, желая доказать себе, что никаких ведьм нет. Ночью. Красивое это место! И все как было. Только дверь стащили.

В лучах вечернего солнца недвижим был пруд. Затененная у берега вода была зелено-синего глубокого цвета, и чуть заметно посверкивал кругами омут. А дальше ясно-голубая гладь расстилалась в сладостной лени до новых лесистых берегов, освещенных розово-желтыми лучами, распластанных солнцем и прижатых к бирюзовой тверди.

«Боже этого солнца, Свете Тихий, дай Дмитрию силу и отгони от него все темное и страшное!» — молилась в детском сердце своем Антонина, смотря в лучистое небо.

— Ты полюбила хозяйство? — спрашивал Анну Дмитрий. — Или по необходимости ведешь его?

— Отцу трудно, а мне все равно нечего делать, — отвечала Анна.

— Отец постарел, но все-таки еще очень крепок и бодр, — продолжал Дмитрий. — Да, — вспомнил он, — этих, как их, Стоволосьевых не пускай сюда, пожалуйста. Я слышал, он пруда домогается.

— Ты уж слышал? — вспыхнула Анна. — Я гоню их. С младшим, впрочем, занимаюсь арифметикой. Смышленый.

Без слов оканчивала Антонина молитву свою. И легко ей вдруг стало, не страшно, как будто не было ничего в мире, кроме чистой радости, сочной такой, так ясно теперь ощутимой, оттого что приехал Дмитрий.

— Ты ведь долго у нас пробудешь? — спросила она его тихонько.

— Долго! — ответил он. Не солгать было невозможно. — А здесь купаться буду.

— Около омута? — спросила Анна.

— Да. Ведь я всегда тут купался. Да и омута никакого тут нет. Так, водоворотик, почти незаметный.