Избранные произведения. Том 2

Настасья как в огне горела, бегая, хлопоча, распоряжаясь — к приему жениха готовясь.

— Илюха, двор подмети!

— Мишенька, голубчик, отмахни шелуху от крыльца!

К вечеру все было перемыто, перетерто, расставлено и расправлено у Стоволосьевых.

— Как его звать-то? — не в первый раз спрашивал отец.

— Семен Никитич, — отвечала Настя. — Сидите в своем углу и молчите! Когда подведу его к вам и скажу: «Позвольте представить» — ответьте: «Очень приятно, с удовольствием», — и опять сядьте. А после в разговор войдите: какая, мол, погода приятная…

Стоволосьев сидел в углу и грустил. Не верилось ему, что Семен Никитич Бобков, на коронной службе, сто рублей жалованья получающий, захотел родниться с ним, Николаем Стоволосьевым. Разве не знают, кто такой этот Стоволосьев? И бит бывал, когда вином в погребке торговал, и вором слыл: на ярмарке у купца парусиновую палатку подрезал, чтоб из-под головы выручку вытащить, да мало ли грехов грешных было?

Не высоко ли Настька забирается?

С горьких дум подошел старик к шкапику, выпил косушечку.

Настя с Полей стол убирали.

Поля вытащила из своего приданого новую скатерть, принесла голубой в цветочках сервиз и серебряные ложки.

— Полдюжины их тут, как бы Илья не стянул! — опасалась она.

— Да чего вы вверх дном весь дом ставите? — рассердилась Марфа Дмитриевна. — Как живем, так пускай и видит. Сам не лучше. Мать-то его одевается как монашка, а полюбовник, говорят, с того самого дня, как она мужа своего похоронила, ходит.

Так говорила Марфа Дмитриевна, а сама больше всех волновалась. Знала, что пора Настьку пристроить. Знала, что мать женихова будет перечить этой свадьбе. И решила крепко держать жениха, ни за что не упустить.

Стало смеркаться.

Поля с Настей в последний раз оглянули горницу: все было в порядке.

Зашептались о чем-то.

Вдруг Настя, кашлянув, сказала ласково:

— Поди-ка, Илюша, в сарайчик, брусочек подыщи под стол положить, хромает.

Илья с готовностью заковылял на двор. Настя шмыгнула за ним, поманив и Полю.

Вошел Илья в сарайчик, осмотреться в темноте не успел, как хлопнула за ним дверь и замок щелкнул.

— Сиди тут, голубчик, пока не выпустим, — закричала Настька.

Илья заревел в бешенстве.

— Сиди, сиди! Я ведь тебя только от сраму спрятала, а водки и колбасы оставлю вдоволь!

— Правда, Илья Николаич, — поддержала Поля. — Настеньке неприлично показывать вас своему жениху. Уж отсидите смирно тут вечерок.

Считая себя благородной, всегда Поля говорила нараспев, тоненьким голоском, а тут особенно постаралась.

Илья заругался в ответ.

Настька и Поля убежали в горницу.

— Уж лучше б не шумел, а то Иван придет, бить будет, — сказала озабоченно Настя, — а выпустить нельзя.

Смерклось, огонь зажгли.

Вечерний поезд прогрохотал вдали. Стукнула калитка. Семен Никитич Бобков в полной парадной форме акцизного чиновника, со шпагой на боку, переступил порог стоволосьевского дома.

У всех захватило дыхание, и даже Иван струсил. Только Настя с чувством скромной гордости сказала:

— Это Семен Никитич.

Бобков вошел, расправляя усы: один был много короче другого.

— Без сомнения, родители? — сказал он, озираясь. — Позвольте познакомиться: Бобков.

— С удовольствием! — ответил Стоволосьев, как учила Настя.

Поздоровавшись, Семен Никитич сел. Сидел и Стоволосьев, а все остальные стояли, не решаясь сесть и не зная, что делать.

Иван в смущении ткнул пальцем в горшок с геранью и крикнул хрипло:

— Настасья, ты чем это больно занята была? Цветы сохнут!

И почувствовал, что зря сказал про цветок, некстати.

Бобков стал осматривать олеографии на стенах.

— Ну, знаете, — сказал он, — мне все эти приложения надоели; вот у меня картина так картина, в золотой с чернью раме висит на стене! И что, вы думаете, нарисовано? Цыганка! И как, вы думаете, нарисована? Краской? Ничуть. Углем, да так здорово, что черт подери! Прямо скажу, что картина. Сидит цыганка с трубкой, нога на ногу и в штанах. Прямо как живая, сидит и глазами ворочает, ей-богу! Я вам ее, может быть, покажу, если когда-нибудь позову вас к себе с мамашей познакомиться.

Когда Бобков оглядел олеографии, сели за стол закусывать. Хозяева помалкивали, гость разглагольствовал.

— Да, знаете, всякое бывает. Вот, например, расскажу я вам историю, без вымысла, а замечательную-с. Как вам известно, за нашей рекой есть живописные места, и живут там все больше староверы. Все белые домики, да садочки вишневые…

Слушатели притаили дыхание.

— Да-с, — тянул Бобков, — и вот в одном таком садочке сидит, скажем, однажды девица, и что же, вы думаете, делает? Да ни больше ни меньше, как переводит на бумагу краской все, что видит: деревья, небо и забор, все как есть. И случилось, что проходил мимо художник — живописец. Удивился, что такая простая девушка рисует замечательную картину, и взял ее с собою в Петербург. И стала она, скажу я вам, такой знаменитостью!

Бобков покрутил головой. Хозяева сидели как окаменелые. Бобков выпил.

— Или вот про себя скажу: чиновник я, служу, и хорошо служу, наградные получаю, а как вы думаете, кто я? Я — актер!

Бобков ударил себя в грудь. Он незаметно захмелел.