Избранные произведения. Том 3

Обычно дети играли в Чапаева. Они мечтали быть храбрыми, как Чапаев и Фурманов. Галим первым бросался в «бой». Порой ему здорово попадало, но он никогда не жаловался. Саджида-апа расстроенно охала, а Рахим-абзы говорил поощрительно: «Что ж, батыра без ран не бывает».

Но в этот раз, глядя из открытого окна на маленьких «заговорщиков» и уловив из отрывочных слов, что они «пираты» и собираются «напасть» на левый берег Кабана, Рахим-абзы насторожился. Откуда бы это?..

В тот же день он нашёл под подушкой Галима растрёпанную книжку. Открыл: «Палач города Берлина». Проглядел страниц двадцать и отложил.

– Да это же яд! – сказал он Саджиде-апа, следившей за ним пугливо расширенными глазами. Стало ясно, откуда на Кабане появились «пираты». Возможно, таких книг Галим прочитал немало.

После этого случая Рахим-абзы стал следить за тем, что читал Галим, хотя сам и не получил в своё время систематического образования. Стал больше покупать книг, и не только политическую и техническую литературу, как было до сих пор, а предпочтительно художественную. Тонкие книжки Галим не любил, просил «потолще», чтобы дольше не расставаться с героями. Книг на полках Галима прибавлялось, но Рахима-абзы точила одна тайная мысль, которую он и решился напрямик высказать писателям, когда те опять приедут к ним на завод. Рахим-абзы не мог примириться с тем, что до сих пор – так сказали ему в магазине – не написано ещё романа о Ленине. А ему очень хотелось бы подарить такой роман сыну и сказать: «Здесь всё правда, читай, Галим, набирайся ума и богатырского духа, учись у Ильича жить для блага родины и человечества».

На родительских собраниях Галима хвалили за твёрдость характера: скажет – сделает; говорили, что всё даётся ему легко. Не скроешь, родительскому сердцу приятно было слышать это. Но вместе с тем кое-что и не нравилось Рахиму-абзы. Что значит – всё даётся легко? В жизни-то ведь ничто не даётся без усилий. Вот закружила парню голову лёгкая «шахматная» слава, он и запутался. А выпутаться мешают самолюбие и самоуверенность. Да, надо что-то сделать, чтобы это покрепче дошло до его сознания.

Рахим-абзы правильно понимал создавшееся положение, но как лучше помочь Галиму, ещё не уяснил себе.

И сейчас, торопясь поскорее всё узнать и исправить, Рахим-абзы, разговаривая с сыном, горячился, а тот не находил ещё в себе силы говорить начистоту. Это было мучительно для обоих.

– Ну, говори, сын, что ты там наделал, за что тебя сняли с руководства школьной спортивной командой? Почему ты пошёл против товарищей и чуть не сорвал классу спектакль? – нетерпеливо повторял Рахим-абзы. – Почему ты не пошёл на репетицию сразу же после того, как тебя позвали? – упорно добивался ответа Рахим-абзы.

Галим молчал. Когда Хафиз пришёл к нему первый раз, Галим понял это так, что товарищи упрашивают его, и решил, что пойдёт на репетицию лишь после того, как за ним придут ещё раз, и тогда уже сыграет так, чтобы все ахнули. Однако никто за ним не пришёл, и он сам пошёл в школу. Но, услышав случайно в раздевалке о решении обойтись без него, он хлопнул дверями, а поздно вечером, после долгого блуждания по заснеженным улицам, взобрался по пожарной лестнице наверх и оттуда смотрел, как веселились его товарищи в ярко, по-праздничному освещённом зале. Он видел, как Мунира с разгоревшимися щёками улыбалась Кашифу, как взлетали её тяжёлые косы.

Именно сейчас, когда отец, сдвинув густые, как и у сына, брови, гневно расхаживал по комнате, ожидая от него немедленного, прямого ответа, Галима сковал стыд, – отец, конечно, высмеет его мелкое, пусть уже остывшее чувство уязвлённого юношеского самолюбия.

Галиму было одновременно тяжело и жалко, что отец терзался по его вине, он порывался и всё же не мог заставить себя рассказать отцу всё то, что он перечувствовал и передумал за последние дни, оценивая по совести свои поступки, отгородившие его от коллектива.

– Когда будет общее собрание? – спросил Рахим-абзы после долгого молчания.

– На днях.

– А если тебя исключат из комсомола, что будешь делать? Думал об этом?

Галим потупил голову.

– Разве можно шутить такими серьёзными вещами, как товарищество, комсомольская дружба? Эх, Галим, Галим! Вспомни, народ-то что говорит: одно полено и в печке не горит, а два и в степи не погаснут! Я так верил в тебя… Даже не поделился со мной. Утаил от отца.

Галим не нашёл что сказать, но в его круглых, широко, по-отцовски, расставленных глазах светилось искреннее чувство самоосуждения, и Рахим-абзы понял, что разговор не пройдёт впустую.

8

Накануне комсомольского собрания Мунире снова стало хуже.

– Ты меня не уговаривай, я всё равно пойду, – сказала Мунира пришедшей навестить её Тане. – Я ведь тогда, на лестнице, погорячилась, сказала лишнее, подлила масла в огонь. И скажу об этом.

– Но ведь ты же сама говорила, что сердита на него.

– Это другое дело. Я и сейчас на него зла. Но некоторые предлагают как минимум исключить его из комсомола.

Увлечённые разговором, девушки не слышали, как вошла Суфия-ханум.

– Мунира, радость, телеграмма!..

– От папы? Давай скорее.