Избранные произведения. Том 3

– Я заметила, что, когда живёшь в городе изо дня в день, – негромко заговорила Мунира, – перестаёшь замечать его красоту. Мне иногда кажется, что красивые города где-то далеко, на солнечном юге, там, где я не бывала. Неужели, Галим, со стороны можно сильнее почувствовать красоту Казани?

– Я этого не думаю. Мне кажется… воспринять красоту… – Галим на секунду запнулся, – словом, дело не в том, откуда смотреть, а в том, чтобы у человека была любовь к красоте.

– Да, да, говоря философски, – слегка передразнила его лекторский тон Мунира и неудержимо рассмеялась.

– Напрасно ты иронизируешь… – начал было он.

– Ну не сердись…

– Больше не спорю, не спорю, Мунира.

У Ботанического сада лодка поплыла под узкими устоями моста.

– Как бы не перевернуться, – опасливо посмотрела на быстрину Мунира.

А Галим будто нарочно всё сильнее налегал на вёсла. Но и это не дало исхода бурлящей в нём радости. Тогда он запел, подражая модному тенору:

Я тонула в быстрой речке —
Руку протянул дружок…
Ты живёшь в моём сердечке,
Точно в цветнике цветок…

Возвращались уже в темноте. Откуда-то с берега доносились звуки гармоники. На Кабане мерцала лунная дорожка, Галим держал по ней лодку.

Мунира любила первые июньские дни. Выедешь за город – от утренней и до вечерней зари всё поёт и ликует. Во ржи судачат перепела, где-то застенчиво щебечут воробьи. Вдоль Казанки луга пестреют душистыми фиалками, одуванчиками в пуху, болотными травами. Пчёлы одна перед другой торопятся собрать мёд с цветов. Уже показались в берёзовой роще белоснежные цветы земляники. Заливаются, свищут, щёлкают соловьи. Из Ботанического сада доносится отрывистое кукованье, сердито скрипят коростели в болотах Адмиралтейской слободы.

11

Но в этом году Мунира и не заметила начала июня. С утра – школа. После уроков, не задерживаясь, она спешила домой, убирала квартиру, готовила обед и снова садилась за книги. Предстояла серьёзная проверка знаний за всю десятилетку.

И только поздно вечером, когда мать возвращалась из райкома, они за чашкой чая делились своими новостями, которых у Суфии-ханум было, конечно, гораздо больше, чем у дочери.

«Позавидуешь, сколько людей знает и видит мама. Наверное, самая трудная и вместе с тем самая увлекательная наука в мире – это наука о людях. В каждом человеке есть что-то неповторимое, особое, только ему присущее. Хорошо бы быть партийным работником», – думала Мунира, жадно расспрашивая Суфию-ханум.

Недавно в газете она читала об отце Галима, сменном мастере Рахиме-абзы Урманове.

– Не пойму, мама: что же он сделал такого замечательного?

– Видишь, партия всегда помогает людям, которые смотрят вперёд и болеют за общее дело. Я была в цехе Рахима-абзы; у него чистота и порядок – душа радуется. Этот старый мастер не побоялся даже испортить отношения с начальством и первым поднял на заводе вопрос о том, что мастера надо освободить от беготни по любому поводу. Каков мастер, таков и цех, говорят рабочие.

И это правильно. Мастер следит за дисциплиной, за техническим процессом… Понимаешь?

А Муниру интересовало уже другое:

– Мама, а как те заводские мечтатели, которые хотят изобрести самоходный комбайн?

– А, – отозвалась Суфия-ханум, – Николай Егоров и Ильяс Акбулатов? Настойчивые ребята, работают и, я думаю, добьются успеха.

– Знаешь, мама, Николай – старший брат Нади Егоровой из двадцать второй школы.

– Тоже мечтательница? – улыбаясь одними губами, спросила Суфия-ханум.

– Наверно, раз она больше других дружит с Лялей Халидовой. Она собирается поступить в институт физической культуры, – сказала Мунира.

В субботу Суфия-ханум совершенно неожиданно пришла домой гораздо раньше обычного. Обнимая дочь, она возбуждённо воскликнула:

– Мунира моя, какая радость! Звонил папа…

– Папа? Откуда?

– Из Москвы. В восемь вечера будет здесь. Надо приготовиться к встрече и успеть на аэродром.

– Папа уже летит на самолёте! – не верила своим ушам Мунира. – Какое счастье!

Суфия-ханум быстро переоделась, накинула белый передник. Мунира, собрав в охапку книги и бросив их в угол дивана, засуетилась.

– Мама, поставь, пожалуйста, утюг, я сама буду гладить папину пижаму.

– А чем же мы его угостим? – забеспокоилась Суфия-ханум. – Он ведь любит горячие перемячи[12] с катыком.

– А у нас нет катыка…

На лице Муниры было столько огорчения, что Суфия-ханум не могла удержать радостного смеха.

– Я купила целую банку.

– Какая ты у меня догадливая! Дай я тебя поцелую.

В половине восьмого за ними пришла райкомовская машина, и они помчались на аэродром.

В просторном зале ожидания было несколько человек. За стеклянной перегородкой сидел дежурный.

– Скажите, пожалуйста, самолёт не опаздывает? – спросила Мунира.

– Самолёт не казанский трамвай, он не может опоздать, – сказал дежурный с простодушной усмешкой.

До прибытия самолёта оставалось несколько минут. Суфия-ханум и Мунира вышли на площадку. Долгий июньский день ещё не кончился. Дул свежий ветерок, пахло бензином и полынью.