Избранные произведения. Том I

Стволы колоссов обвили лианы — повсюду лианы! — грациозные и в то же время устрашающие странные растения. Они поднимались, опускались, висели, раскачивались, переходили с одного ствола на другой; то круглые, то плоские, то гладкие, то колючие, зеленые, белые, темные, похожие на легкие ленточки или на толстые канаты, извивавшиеся, как удавы, сжимавшие в своих нерасторжимых объятиях могучие столетние деревья.

Если вглядеться в это зеленое царство, то невольно залюбуешься красотой форм и яркостью красок расстилавшихся пестрым ковром растений; папоротники отливали голубизной и поблескивали словно металлические, снопы орхидей лепились на стволах, на ветвях больших деревьев, цветы — повсюду.

Такой увидел малазийскую природу наш выдающийся соотечественник Бро де Сен-Поль Лиас[1790], такой он ее красноречиво живописал. Вот почему автору захотелось дословно воспроизвести в нескольких предыдущих абзацах его правдивое и свежее описание.

Но хотя эта реалистическая и ничуть не льстивая картина с ее буйными красками и вызывает в нас восхищение, даже изумление, не должны ли мы все-таки задаться вопросом: а как же человек? Где он? Кем он стал в этом огромном Эдеме?[1791]

Давайте еще раз послушаем автора «Путешествия по полуострову Малайзия». И вы поймете, каков контраст между экваториальной ночью и солнечным днем, льющим свои лучи на девственный лес. А тогда сами судите о положении крошечного человека, затерянного в этой безмерности.

…Среди густых теней луна там и сям высвечивает то огромный букет орхидей, то белоснежную лиану, протянувшуюся с одного берега ручья на другой, то ствол упавшего дерева, то большой клубок ветвей ротанговой пальмы, принимающей в холодном лунном свете самые причудливые формы. Порой ветка, покрытая узорной листвой, колышется под ветром, и можно подумать, что на вас, то приближаясь, то исчезая, движется привидение. Светлячки кажутся вам глазами хищника: а вдруг это тигр? В этих местах такое более чем вероятно…

В быстро сгущающихся сумерках ухо приобретает особую чуткость и человек часами ловит разнообразнейшие шорохи, стараясь проникнуть в тайны ночной жизни, пришедшей на смену дневному оживлению. Голоса некоторых из обитателей этих лесов звучат с такой настойчивостью, что образуют нечто вроде постоянного аккомпанемента; земноводное всю ночь повторяет четыре музыкальные ноты, которые мог бы сыграть флейтист; время от времени большая ящерица хрипло перекатывает свои шесть-семь отчетливых слогов; вдали слышится что-то вроде жалобного стона, иногда отчаянный крик наводит на мысль об ужасной драме — это кричат мартышки; раздается пронзительный свист, похожий на звуки медного рожка, — это голос либо самого маленького, либо самого большого животного — свистящего насекомого или слона. Иногда слышится глухое ворчание, напоминающее самую басовую ноту органа, и от этого тремоло дрожат деревья. Это тоже слон, но слон рассерженный; в ярости его крик ужасен, ничего страшнее и быть не может. А издали доносятся звуки, которые можно назвать «небесными голосами», и кажется, что выше самых больших деревьев в небо взлетают стаи белых птиц…

…Тем временем луна скрылась за силуэтами гигантских деревьев. Стало темно, как в пещере. Глазу не на чем отдохнуть — исчезли даже смутные картины, освещавшиеся бледным лунным светом владычицы ночей. Кругом царил непроницаемый мрак, хоть глаз выколи.

Все звуки стали еще страшнее. Перенапряженный слух тщился различить каждый шорох, невольная дрожь пробирала даже самых храбрых. Что это — бесшумный шаг кошки, или огромное насекомое ползло по стеблю, или под цветами пробиралась рептилия?

Однако кошмар человека, который не спал ночью в джунглях, близился к концу. Тягостные часы истекали. Вот уже бео[1792] весело сообщил, что скоро встанет солнце. Смолкли ночные птицы. Широкая пурпурная полоса появилась над самыми высокими верхушками деревьев, истошно закричали попугаи, быстро хлопая крыльями, взлетели в небо стайки зеленых голубей, обезьяны занялись гимнастикой, прыгая с лианы на лиану.

На берегу реки, повитой молочным туманом, под старой смоковницей, на подстилке из листьев, положив голову на руку, сладко спала женщина. Вооружавшись толстой веткой, имеющей форму рогатины, мужчина бодрствовал возле небольшого кострища, над которым уже вилась тоненькая струйка дыма. Бледный, растрепанный, в порванной одежде, он с тоской глядел, как отблески разгорающегося пламени падали на красивое девичье лицо, обрамленное белокурыми локонами. Она проснулась, ежась от утреннего холода, и с улыбкой сказала тоном нежного упрека:

— Кристиан, брат, ты по-прежнему на ногах?

— Разве не моя обязанность доставлять вам все необходимое, добывать скудную пищу, оберегать ваш сон…

— И умереть, не выдержав всех этих трудов?

— Дорогая сестричка, вы преувеличиваете!

— Он говорит, что я преувеличиваю, а сам в течение пяти дней и пяти ночей не давал себе ни секунды передышки!

— Я совершенно не устал, уверяю вас. Вы не поверите, какой запас прочности имеют моряки.