Избранные произведения. Том II

«Но, — мысленно нахмурился д’Орман, — на самом же деле я не сижу, нет, я лежу на спине и смотрю вверх, вверх на небо, где видны одни лишь звезды и темное пятно, которое может быть, судя по очертаниям, еще одним космическим кораблем».

С отрешенностью совы его мозг не соглашался с тем, что видели его глаза: единственным земным звездолетом, о котором он знал, в этой части Вселенной был его собственный. Здесь не могло быть второго корабля. И в тот же миг д’Орман оказался на ногах. Он не помнил, как вскочил: только что он лежал на спине, а уже в следующую секунду он стоит, покачиваясь на нетвердых ногах…

Рядом со своим кораблем на широкой платформе, которую ясно различал в смутной дымке. И везде вокруг него, и вблизи, и вдалеке, стояли, сидели или лежали обнаженные люди, и никто не обращал на него ни малейшего внимания.

Д’Орман вцепился потерявшими чувствительность пальцами во входной люк корабля и изо всех сил попытался открыть его.

Спустя несколько минут этих безумных действий его подготовка космонавта взяла вверх над подсознанием, которое овладело было его телом. Отчаяние стало покидать его, и вот д’Орман уже внимательно и с тревогой изучает механизм открывания люка, осторожно дергает его. Потом он отступил на шаг и стал оглядывать весь свой небольшой звездолет.

Из каких-то остатков спокойствия, которые таились в самых глубинах его подсознания и которых он не осознавал, пришло желание, которое тут же оформилось в действие. Он неспешно обошел космический корабль и прильнул к иллюминатору. Ему казалось, что он как бы из глубин темного колодца смотрит на знакомые приборы и разные металлические предметы, и его снова охватило безумие, но в этот раз он довольно быстро с ним справился.

В конце концов он, застыв на месте, сумел побороть свои чувства и очистить разум от всех посторонних мыслей, сосредоточившись на одной-единственной, простой, но такой необъятной, что потребовалось мобилизовать весь его интеллектуальный потенциал, чтобы выделить эту мысль, удержать ее и оценить всю значимость.

И все более и более тягостным становилось осознание того факта, что его забросило на платформу какого-то корабля. Его разум пытался отбросить эту правду, подвергнуть сомнению, страху, неверию. Но мысль постоянно возвращалась. Не могла не вернуться: иначе можно было бы просто сойти с ума. И он обречен был на бездействие, ожидая, когда начнут действовать захватившие его существа, чтобы узнать судьбу, которую уготовили они ему.

Он сел. И стал ждать.

Прошел по меньшей мере час, час, не имевший прецедента в истории человеческой расы: человек из 2975 года, наблюдавший за космическим кораблем в трехмиллионном году.

Ему ничего другого не оставалось, кроме как наблюдать весь этот час за всеми теми невозможными вещами, что происходили на этом корабле. Похоже, никто даже отдаленно не сознавал, что и он, д’Орман, находится на их звездолете. Время от времени в этом смутном свете кто-то двигался — перемещающийся силуэт на фоне низко расположенных звезд, четко различались также вся темная платформа и сверхчеловеческие существа на ней.

Но никто не подошел к нему, чтобы удовлетворить его растущее желание и потребность в объяснении происходящего. Он вздрогнул, осознав, наконец, что ему придется самому приблизиться к ним, именно ему-то и придется проявлять активность.

Неожиданно он с удивлением обнаружил, что наполовину лежит, наполовину сидит, и истекают бесцельно драгоценные минуты, а он все пребывает в какой-то прострации.

Но вот наконец он пришел в себя. Решительно вскочил на ноги, но потом, вздрогнув, замер в нерешительности. Неужели он действительно хочет подойти к кому-нибудь из членов экипажа этого звездолета мрака и телепатически начнет задавать вопросы?

Чуждость этих существ — вот что пугало д’Ормана. Ведь это совсем не люди. Три миллиона лет отделяло его от них, и признавать между ними какие-то родственные связи можно было в той же степени, как между антропоидными обезьянами и людьми в его родное время.

Три миллиона лет, шестнадцать на десять в десятой степени минут; и каждые несколько секунд этого невообразимого промежутка времени кто-то рождался, и кто-то другой умирал, жизнь шла своим чередом все эти невообразимые умом зоны, пока здесь не появился последний человек. Да, здесь эволюция достигла таких высот, что само пространство было покорено непредвиденным и поразительным прогрессом биологической адаптации — поразительным, но столь простым, что всего за несколько часов он, чужак, был чудесным образом преобразован и находился в таком же, как и они, состоянии.

В этом месте мысль д’Ормана остановилась. Внезапно он почувствовал беспокойство, с тревогой осознав, что не имеет ни малейшего представления о том, сколько же точно времени он проспал. Может быть, несколько лет, а, может, несколько столетий. Во сне время отсутствует.

Неожиданно более важным, чем когда-либо, ему показалось узнать, что же все это значит. Взгляд д’Ормана остановился на одном мужчине, медленно прогуливающемся в ста футах от него.