Избранные произведения. Том II

По субботам Билл неизменно высыпал ей в передник весь свой недельный заработок. Он ни разу не потребовал у нее отчета в ее тратах и постоянно уверял, что никогда так хорошо не питался. Еще не притронувшись к деньгам, она обычно просила его оставить себе столько, сколько ему понадобится на этой неделе. И не только это: она требовала, чтобы он в любое время брал сверх того, сколько ему захочется, на экстренные расходы. Пусть он даже не объясняет ей, для чего ему нужна эта сумма.

— Ты ведь привык всегда при себе иметь деньги, — говорила она. — Почему же ты, женившись, должен стеснять себя? Нет, нет, а то я пожалею, что вышла за тебя. Разве я не знаю: когда мужчины бывают вместе, они любят угощать друг друга. Сначала один, потом другой… и тут нужны деньги. Если ты не сможешь тратить так же свободно, как они,

— я ведь знаю тебя, — ты будешь держаться в стороне. А это совсем не годится, как мне кажется. Я хочу, чтобы у тебя были товарищи, — мужчине нужно иметь товарищей.

Тогда Билл сжимал ее в объятиях и клялся, что она самая замечательная маленькая женщина, какая когда-либо существовала на свете.

— Подумай! — радостно восклицал он, — Я не только лучше ем, живу с большим комфортом и могу угощать приятелей, я теперь даже откладываю деньги — вернее, ты! И за мебель выплачиваю аккуратно, и женушка у меня такая, что я по ней с ума схожу, и в довершение всего — даже есть деньги в сберегательной кассе. Сколько у нас теперь?

— Шестьдесят два доллара, — заявила она. — Не так плохо на черный день! Ты можешь заболеть, расшибиться, мало ли что…

Однажды, в середине зимы, Билл, явно смущенный, заговорил о деньгах. Его старинный друг Билл Мэрфи схватил грипп, а один из его мальчиков, играя на улице, попал под экипаж, и его здорово помяло. Билл Мэрфи еще не оправился после двух недель лежания в постели, и он просил Робертса одолжить ему пятьдесят долларов.

— Тут мы ничем не рискуем, он отдаст, — уверял Билл. — Я знаю его с детства, вместе в школу ходили. Он парень надежный.

— Дело совсем не в том, — отозвалась Саксон, — ведь если бы ты был холост, ты бы ему сейчас же одолжил эти деньги, верно?

Билл кивнул.

— Ну и ничего не изменилось оттого, что ты женат. Деньги-то ведь твои, Билл.

— Вовсе нет, черт возьми! — воскликнул он. — Не только мои. Наши! Я бы никому на свете их не одолжил, не поговорив с тобой.

— Надеюсь, ты ему этого не сказал? — озабоченно спросила Саксон.

— Да нет, — рассмеялся Билл. — Я ведь знаю, что ты бы рассердилась. Я сказал ему, что постараюсь раздобыть. В душе я ведь был уверен, что ты согласишься, раз деньги есть.

— О, Билли, — прошептала она голосом, трепещущим от любви. — Ты, может быть, не знаешь, но это самое приятное, что ты мне сказал за все время нашего брака.

Чем чаще Саксон виделась с Мерседес Хиггинс, тем меньше ее понимала. Что старуха ужасно скупа, молодая женщина заметила очень скоро, и эта черта никак не вязалась с рассказами Мерседес о своей былой расточительности. С другой стороны, Саксон поражало, что для себя Мерседес ничего не жалеет. Ее белье — конечно, с ручной вышивкой

— стоило очень дорого. Мужа она кормила хорошо, но сама питалась несравненно лучше. Ели они вместе, но если Барри довольствовался куском бифштекса, она кушала самое нежное белое мясо, и если на тарелке Барри лежал огромный кусок баранины, то Мерседес ожидали деликатные отбивные котлеты. Даже чай и кофе заваривались для каждого отдельно: Барри пил из огромной тяжелой кружки двадцатипятицентовый чай, а Мерседес тянула душистый трехдолларовый напиток из маленькой бледно-розовой фарфоровой чашечки, хрупкой, точно яичная скорлупа. Так же и с кофе: двадцатипятицентовый с молоком готовился для Барри, а турецкий, в восемьдесят центов, со сливками, — для Мерседес.

— Старик и так доволен, — говорила она Саксон. — Он все равно ничего лучшего не видел, и было бы просто грешно тратить на него такое добро.

Между женщинами началось нечто вроде меновой торговли. Научив Саксон игре на укулеле, старуха заявила, что ей уже не по возрасту столь игривый инструмент и не обменяет ли его Саксон на тот чепчик, который вышел у нее так удачно.

— Укулеле все же стоит несколько долларов. Я за него заплатила двадцать, правда, давно. Но уж чепчика-то он стоит. Играть на укулеле

— это легкомыслие.

— А разве чепчик — не легкомыслие? — спросила Саксон, очень, однако, довольная предложением соседки.

— Он не для моих седых волос, — откровенно призналась Мерседес. — Я его продам. Очень многое из того, что я делаю, когда ревматизм не терзает мне пальцев, я продаю. Неужели вы, моя дорогая, воображаете, что пятидесяти долларов моего старика хватало бы на мои потребности и нужды? Недостающую сумму подрабатываю я. Старикам нужно гораздо больше, чем молодежи. Когда-нибудь вы это испытаете на себе.

— Я очень довольна вашим предложением, — сказала Саксон. — А как только накоплю денег на материал, сделаю себе новый чепчик.