Избранные произведения. Том III

Давным-давно, первый год курсантства, казарма, после отбоя, угомонились. Я лежу, положив подушку на голову, потому что так менее тоскливо. То есть я по идее не должен ничего слышать.

Но я слышу щелчок и сразу после него — пу! — и-и-и-и… — всё тоньше и тоньше. А потом что-то металлическое далеко в стороне бьётся о стену, но это уже не важно, потому что я падаю с кровати. Я падаю и тащу с собой матрац.

Сам взрыв я не слышу, но, что интересно, слышу звон разбитых оконных стёкол и удары осколков о кроватные рамы и тумбочки. Всё это происходит очень и очень медленно…

Курсант Птелша Вый по прозвищу «Пегий» зачем-то приволок в казарму гранату. И ещё более зачем-то стал ею играть. Потом говорили, что он пытался вставить её себе в задницу. Не знаю. Но вот то, как боёк бьёт по капсюлю-воспламенителю, как горит-посвистывает огнепроводная трубка, как ударяется о препятствие отлетевшая предохранительная скоба — я услышал сквозь подушку, я понял, что означают эти звуки, и я сделал то единственное, что смог — свалился на пол и прикрылся матрасом. А на мою кровать прилетела вся в остриях половинка толстенного стеклянного графина для воды…

Четверо убитых, одиннадцать раненых.

И вот этот вот звук: пи! — и-и-и-и-и…

Капрал бодрячком шёл к нам, поднимая бинокль, и тут раздался щелчок и начал разворачиваться звук «пи! — и-и-и-и…» — и тогда я на автомате пхнул Чака в плечо, чтобы он улетел за ближайшую купу голодревов, отметил, что солдатик низко и за камнем — и согнувшись, как гончий кот на старте, одним прыжком достиг капрала, воткнулся ему в живот и опрокинул, он ещё ничего не соображал, а поэтому мешал мне, но тут уже ничего не поделать…

На этот раз взрыв я услышал, я слышал столько взрывов, что научился не запирать от них сознание, как закрывают глаза в испуге или от яркого света, и даже определил: долбанула универсальная граната «Горак», её можно метать, можно использовать как мину, замедление пять секунд, четыреста граммов торпекса…

Может быть, огнепроводная трубка горела чуть медленнее, чем ей положено. Может быть, я оказался феноменально, фантастически быстр. Не знаю.

Но нас не зацепило. Мшистый камень, за которым пряталась граната, разнесло в песок, и этим песком нас обильно посыпало — особенно глаза. Солдатики у костра ругались, но по-доброму, потому что котелок упал в костёр стоймя и не опрокинулся. Тот солдатик, что лежал в дозоре, вообще ничего не видел и даже не понял. Чак за голодревом нашёл дохлую путанку и сразу стал думать, что с ней делать; Яррики — они такие, всё в дом. А капрал смотрел на меня странными глазами и только повторял: нет, но когда же? Нет, но когда же успели?

Это наверняка была не импровизированная растяжка на проволоке там или на леске, а нормальная, с фотоэлементом и счётчиком срабатываний. Так что успеть поставить могли когда угодно: вчера, на прошлой неделе, в прошлом году…

Плохо то, что она тут наверняка была не одна.

Потом подошёл Чак (путанку он забросил на дерево: не пригодилась) и тихо спросил:

— Сколько, говоришь, они с нами не воевали?

— Это наша мина, — сказал я.

— Ну и что? — сказал он. — Что они, не могли нашу мину использовать?

— Чаки, — сказал я. — Отпусти мой мозг, пожалуйста…

Он, кажется, понял.

Мы с ним быстро обвешили безопасный пятачок, и я ткнул каждого солдатика (да и капрала тоже) носом: вот туда — ни шагу! Потом капрал проверил рацию. Рация работала, но нам никто не отвечал…

Я забрал у капрала бинокль, забрался на самый высокий голодрев — они с виду тонкие, но очень крепкие, — и стал озирать окрестности.

Стервятников далёкий для них взрыв не испугал и не привлёк. Они всё так же опускались и так же взлетали — опускались по крутой спирали, взлетали по пологой.

Потом я посмотрел на холм-шлем, но было уже слишком темно, чтобы разглядеть человечка.

Я развернулся в другую сторону — ствол покачался, но устоял, — и посмотрел на Казл-Ду. Силуэты башен почти сливались с горным склоном по ту сторону ущелья. Мне показалось странным, что не видно никакого освещения — хотя вроде бы уже достаточно темно, чтобы зажечь в помещениях лампы. Кроме того, мерещилось, что пространство между башен слегка задымлено. Ну, или затуманено. Просто не бывает так, чтобы туман на возвышенности был, а в низине его не было. Так что скорее всё-таки дым…

Плохо дело.

Я уже почти начал спускаться (а спускаться по голодреву то ещё удовольствие), когда краем глаза увидел движение примерно там, откуда мы с Чаком пришли. Я снова зафиксировал себя и приник к окулярам. То ли батарейки у фотоусилителя сели, то ли он сам по себе был дохлый. Но я не столько узнал, сколько угадал Зораха по характерной походке…

Рыба