Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— А помнишь Андреса Фила и Спираль? А Петру помнишь?

— Это которую же?

— Ну Петру. Ведь у вас с ней была любовь.

— Да, конечно, помню. Мы потом долго не расста вались.

И Гринхусен снова берется за топор.

— Значит, вы долго не расставались?

— Ну да. Иначе нельзя было. А ты, я вижу, теперь важная птица.

— С чего ты взял? Это потому, что я так одет? А у тебя разве нет праздничного платья?

— Сколько ты за него отдал?

— Уж не помню, кажется, не слишком много, но вот сколько, право слово, не скажу.

Гринхусен смотрит на меня с удивлением и смеется.

— Не помнишь, сколько отдал? — Он вдруг становится серьезен, качает головой и говорит. — Ну нет, это невозможное дело. Вот что значит быть человеком со средствами.

Выходит старуха Гунхильда и, видя, что мы болтаем возле колоды, велит Гринхусену начинать красить.

— Стало быть, теперь ты взялся малярничать, — говорю я.

Гринхусен не отвечает, и я понимаю, что сболтнул лишнее.

III

Час-другой он орудует кистью, и вот уже северная стена лачуги, обращенная к морю, сверкает свежей краской. В полдень, когда наступает час отдыха, я под ношу Гринхусену стаканчик, а потом мы ложимся на землю, покуриваем и болтаем.

— Вот ты говоришь, я взялся малярничать. Нет, ка кой из меня маляр, — объясняет он. — Но если меня кто подрядит выкрасить дом, отчего не выкрасить, это мож но. Если меня кто подрядит, я всякую работу сделаю, отчего ж. А водка у тебя забористая.

Жена Гринхусена живет с двумя детьми в миле от острова, и каждую субботу он ездит к ним; а две старшие дочери уже взрослые, одна вышла замуж, и Грин хусен стал дедушкой. Когда он дважды выкрасит лачугу Гунхильды, то уйдет к пастору рыть колодец; в здешних краях всегда найдется работа. А когда наступит зима и земля промерзнет, он пойдет в лесорубы или просто будет бездельничать, дожидаясь, покуда подвернется какое-нибудь дело. Семьей он не слишком обременен и заработает себе на пропитание не сегодня, так завтра.

— По-настоящему надо бы мне купить инструмент для каменной кладки, — сказал Гринхусен.

— Значит, ты еще и каменщик?

— Ну нет, этого нельзя сказать. Но колодец ведь надо выложить камнем, как полагается…

Я, по своему обыкновению, иду бродить по острову и думаю о всякой всячине. Покой, покой, от каждого дерева веет на меня блаженным покоем. Птичек уже почти не видать, только вороны бесшумно порхают с места на мес то. Да тяжелые гроздья рябины падают и тонут во мху,

Быть может, прав Гринхусен, не сегодня, так завтра человек может заработать себе на пропитание. Вот уж две недели я не читаю газет, и ничего не случилось, я жив-здоров, и на душе у меня много спокойней, я напе ваю, брожу с непокрытой головой, гляжу вечерами на звездное небо.

Восемнадцать лет я прожил в городе, и если вилка в кафе казалась мне недостаточно чистой, я требовал другую, а здесь, у Гунхильды, мне такое и в голову не придет! «Вот погляди, — говорю я себе, — когда Гринху сен раскуривает трубку, он держит спичку, покуда она не догорит почти вся, и его грубые пальцы не чувствуют ожога». А еще я заметил, что когда по руке у него ползет муха, он не сгоняет ее, и, может, даже вовсе не замечает. Вот так всегда нужно не замечать мух…

Вечером Гринхусен садится в лодку и уезжает. Начинается отлив, я брожу по берегу, напеваю, швыряю камешки в воду и выуживаю из воды щепки. Небо все в звездах, светит луна. Вскоре Гринхусен возвращается, в лодке у него полный набор инструментов. «Наверное, украл где-нибудь», — думаю я. Мы взваливаем инструменты на плечи, уносим их и прячем в лесу.

Уже поздно, и мы расходимся по домам.

На следующий день лачуга выкрашена; но Гринхусен, чтобы полностью отработать поденную плату, уходит до шести часов в лес за дровами. Я беру лодку Гунхильды и отправляюсь рыбачить, чтобы мне не пришлось с ним прощаться. Я ничего не поймал, но весь продрог и поминутно поглядываю на часы. Около семи я решаю: «Наверное, он уже уехал», — и гребу обратно. Гринхусен уже на дальнем берегу, он кричит и машет мне рукой.

У меня становится тепло на душе, я словно слышу зов юности и вспоминаю Скрейю, а ведь с тех пор цела я жизнь прошла.

Я подгребаю к нему и спрашиваю:

— Ты станешь рыть колодец один?

— Нет, мне нужен подручный.

— Возьми меня! — говорю я. — Обожди, я только съезжу уплатить хозяйке.

Когда я уже на полпути к острову, Гринхусен кричит:

— Брось!.. Ночь уже скоро. Да и не пошутил ли ты часом?

— Говорю тебе, обожди минутку. Я сейчас.

И Гринхусен остается ждать на берегу. Наверное, он вспомнил, что у меня еще осталась в бутылке забористая водка.

IV

В усадьбу пастора мы приходим в субботу. Гринху сен долго раздумывал, но все же взял меня в подручные, я купил припасы и рабочую одежду, теперь на мне блуза и высокие сапоги. Я свободен, никто здесь меня не знает, я выучился ходить широким, твердым ш a г o м, а внешность у меня всегда была вполне рабочая — и лицо и руки. Жить мы будем в усадьбе, а стряпать можно в пивоварне.

Мы начали копать колодец.

Я хорошо справлялся с работой, и Гринхусен остал ся мной доволен.

— Увидишь, из тебя выйдет толк, — сказал он.