Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

Это кажущееся безразличие эсэсовца насторожило Шамрая. Интересно, в чём дело?

— Так, пойдём дальше. Расскажи мне точно, что ты увидел на платформе?

— Бомбу.

— Как она лежала?

— Поперёк и чуть наискось. Прикрыта обрезками листового железа, с одного бока, и обгорелой танковой гусеницей — с другого.

— Верно. У тебя хорошая память. А теперь скажи мне, что ты ещё увидел на платформе?

Вот, оказывается, где собака зарыта! Фальке недаром задавал свои глупые вопросы. Ему нужно было подойти к этому, самому главному.

— Обыкновенный железный лом.

— У тебя хорошая память, перечисли какой.

— После того как я увидел бомбу, трудно было заметить что-нибудь другое. Кажется, там лежал обгорелый корпус танкетки, остатки чугунной решётки, штампованные обрезки железа, разрезанные автогеном бочки,

— А ещё?

— Больше ничего.

— А если подумать?

Если подумать, то перед глазами сразу появляется круглая голова памятника с выпуклым огромным лбом. Ошибиться было невозможно. Только у одного человека на свете был такой лоб.

Отлитый из чугуна, он казался ещё выразительней. Ошибиться Шамрай не мог! Гитлеровцы где-то на Украине, или, может, в Белоруссии, или даже под Сталинградом сняли с постамента памятник Ленину и привезли сюда на переплавку.

Кто-то, видно, донёс об этом Фальке. Ясно, почему так беспокоится гестаповец!

Вот для чего весь этот допрос. Конечно, бомба, подкинутая в лом, не пугала Фальке. Бомба — мелочь, загадка с памятником страшит его куда больше.

Ну что ж, от Шамрая он не услышит ни одного слова.

Стёкла очков Фальке впились в лицо пленного, как острые когти хищной птицы. Что почувствовал гестаповец — волнение, смятение, страх?

— Там не было ничего достойного внимания. Я смотрел на бомбу.

— Ещё два поцелуя!

Снова свистнула плётка, но Шамрай уже не чувствовал боли.

— Ещё два! Скажи! Что ты видел в вагоне?

— Бомбу.

— Ещё два!

— Убейте меня, — сказал Шамрай, — но я не знаю, что ещё говорить.

Голос его прозвучал спокойно. Голос смертельно измученного, равнодушного ко всему человека. Он привык к мысли о смерти, страха она не вызывала.

— Можешь надеть пиджак.

Шамрай оделся, дрожащими пальцами поправил потемневший воротник старой гимнастёрки. Прикосновение к эмалевым кубикам всегда успокаивало его, но на этот раз не принесло облегчения.

— Я помогу тебе вспомнить, — проговорил Фальке. — Среди лома был кусок чугуна странной формы. Возможно, это обломок какой-то скульптуры, а мажет, другая бомба. Если вспомнишь, получишь дополнительный паёк — хлеб, сахар, мармелад. А не вспомнишь…

— Я спрошу у ребят…

— Не смей! Вспоминай сам. Если расскажешь кому-нибудь о нашей беседе — виселица. Ясно?

— Ясно.

— Пошёл прочь отсюда.

Шамрай ещё долго стоял в коридоре, будто приходил в себя после порки, — ждал, пока Фальке допросит второго пленного. Ударов хлыста не было слышно, лишь один раз донёсся сквозь дубовые, плотно прикрытые двери приглушённый дикий вопль.

Наконец пленный вышел. К бараку они вернулись без конвоя. В очереди за ужином Шамрай спросил:

— Чего от тебя хотели?

— Непонятно. Вроде кто-то прятался среди лома. Кто там может прятаться? А тебя о чём спрашивали?

— О том же самом, ты правда ничего не видел?

— Глупость мелешь! Кто там может спрятаться? Им уже чёрт знает что мерещится…

Значит, Ленина видел только он, Шамрай.

А может, ещё кто-нибудь? Немцы, наверное, тоже видели. Почему же они молчат?..

Четыре барака, где жили пленные, стояли на окраине Айсдорфа, возле металлургического завода. Совсем недалеко, под горой, — каменноугольные шахты. Пленных гоняют работать и на завод, и в шахты. Им разрешают даже иногда выходить в город. Правда, не всем, а только тем, кто проявляет рвение в работе и заслуживает похвалу коменданта. Убежать из лагеря не трудно. Охрана слабая, немногочисленная, и поэтому мысль Шамрая всё время возвращалась к мечте о побеге, о воле.

Но куда бежать?

Двое уже попробовали. В лесу их увидели дети и сразу сообщили в полицию. Ничего не скажешь, дисциплинированное растёт поколение. Спрятаться негде, леса причёсаны, вылизаны, как парки, всё видно из конца в конец.

Комендант отдал приказ повесить беглецов на плацу между бараками, другим для острастки, дабы не повадно было соблазняться свободой. Но страх смерти не может всё же пересилить стремление к воле.

Шамрай лежал на втором этаже деревянных нар. Под головой брезентовая подушка — мешочек, набитый опилками и старыми газетами. Когда повернёшь голову, они шуршат, как змеи. Свет горит в бараке скупо, немцы экономят электричество. С нар доносится усталое, частое, тяжёлое дыхание. Иногда кто-то испуганно вскрикивает во сне и тут же затихает. Все давно уснули, а от Шамрая сон отступился. Глаза сверлят и сверлят низкий, побелённый известью потолок барака. Рубцы от хлыста на плечах огнём горят, но этому уж ничем не поможешь. Надо терпеть.