Избранные произведения в 2 томах. Том 1

Самолет долго прыгал, прежде чем взлететь, так долго, что казалось, никогда не оторваться ему со своим необычным грузом от надежной степной тверди. Но крайнее усилие винта еще раз подняло машину, а крылья удержали ее на высоте отчаянного прыжка, и, медленно вползая на невидимую кручу ветра, она растворилась в пасмурной дали.

— Так, — сказал капитан и опять трудно и звучно передохнул. Видимо, он страдал одышкой, а вдобавок мучился, зачем-то весь перетянутый ремнями. — Вера! — крикнул он.

Из-под крыла самолета выглянуло острое лисье личико в бледных веснушках с узкими, восточного разреза, глазами. Бывают девичьи лица волевые, открытые, словно бы созданные для рисунка. Но это…

Ее самолет уже загружали. Она надела шлем, спрятав тощий узелок пшенично-светлых волос и поморщившись при этом, точно от боли.

Белов торопливо подошел к ней, спросил:

— Вера, а никак нельзя мне с вами?

— Как? — переспросила она, задрав ухо своего шлема.

— Сверх этого груза. Если вы согласитесь, может, мы уговорим капитана?

— Нет, сверх нельзя. Тяжело. Галечка ногу сломала.

— Кто?

— Галя Круглякова. Ушла первая и сломала ногу. При посадке. Шасси! Там площадка маленькая, вся в траншеях.

— Так она не вернулась, Галя?

— Нет же. Боимся, немец ее машину разобьет. Увидит нас и начнет долбить по площадке. Наверняка. Правда, Маша техника захватила. Может быть, починятся. Не знаю, успеют ли.

— Как же мне-то быть?

— Простите. — Вера опустила ухо шлема и полезла на крыло своего пыльно-зеленого самолета.

— Вот черт возьми, — выругался Белов. Ему хотелось пожаловаться Вере, как глупо чувствовать себя не у дел, будто он на какое-то время отстранен от общей судьбы, но Вера была уже далеко.

Она забралась в кабину, по-домашнему помахала рукой капитану или еще кому-то и, сузив в щелки без того маленькие глаза, с повелительной звонкостью крикнула, словно в голосе ее дернулась самая натянутая струна:

— От винта!

И винт ее самолета взвихрился, засверкал. А потом унес в невысокое небо…

И этот самолет, как прежний, все молчаливо провожали взглядом.

— Значит, никак нельзя? — снова спросил Белов у капитана, заговорив первым.

Капитан нетерпеливо пожал плечом.

— Видите, туда — муку, оттуда — раненых. Я уже вам понятно сказал. Там люди без хлеба.

— Это верно, — согласился Белов, — но все же…

— Что — все же? — переспросил капитан.

Ему не хотелось договаривать, но Белов и так понял. И все же не ушел… Капитан с удивлением спросил его часа через два:

— Вы еще здесь?

— Здесь.

— Неужели вам так уж нужно за пролив?

_ А перевезете? — втайне охваченный радостью, Белов недоверчиво смотрел на капитана.

— Нет, нет, я просто так, — поспешил отбиться тот, дыша, как паровоз, берущий с места.

— Жаль, — печально сказал вслед ему Белов и снова опустился на мешок с мукой, в насиженную яму. И тут же подумал: «Хорошо хоть не гонят. Авось повезет еще, как сказала Люся».

Самолеты улетали, возвращались и улетали снова. Шум моторов не глох ни на минуту, и в Белове смешалось ощущение и досягаемости того берега, и отчаянной невозможности попасть туда. Из подкрыльных люлек-сигар, забеленных внутри мукой, вынимали раненых. Их шинели тоже были в муке. И в крови. Носилки быстро перекладывали в санитарные машины, подъезжавшие со стороны хутора. Белов ждал, — может быть, покажется Люся. Но она не приезжала. А ему и хотелось увидеть ее, и было стыдно, что он все еще неприкаянно топтался здесь, среди людей, которым не хватало времени. Он огляделся… Горький парад войны… Раненые — немые, будто уже мертвые, стонавшие, бредившие или вдруг улыбавшиеся — плыли в дружеских руках навстречу спасению или концу, о котором не знали и не думали. И Белов стал помогать выгрузке.

— Там еще много ребят? — спросил он солдата, глядевшего одиноким глазом из-под пухлой повязки.

— Хватит… Накопилось за два дня, — отозвался тот, едва шевеля растрескавшимися губами.

Два или три раза подступался Белов к худенькой Вере и большой Томе, но безуспешно, хотя они уже привыкли к нему.

— А что, товарищ лейтенант, — спросила его Тома, — трудно песню написать?

— А вы хотите?

— Хочу.

— Так попробуйте!

— Что вы! Помню, в техникуме заметку в стенгазету сядешь сочинять — никак не получается. А тут песня… Я любые слова ору… В самолете иногда петь хочется… Что-нибудь новое… И я лечу и ору что придется.

Она захохотала.

— А в каком техникуме вы учились?

— Ткани красили, прикладное искусство… Два листочка, три цветочка… Вон вместе с Веркой…

Вера подошла со стороны степи, держа в вытянутой руке что-то вроде жесткого одуванчика — розовое на желтой ножке.

— Цветок нашла.

И посмотрела на него вприщур Цветок был в сивой опушке.

— Какой старичок! — сказала она.

Из санитарной машины к самолету поднесли белые пакеты, большой тюк в клеенке, несколько картонных коробок.

— Это что? — спросила Тома, с хрустом разламывая новое яблоко и половину сразу отправляя в рот, а другую, не глядя, отдавая первому под рукой оказавшемуся солдату.

— Медицинские каменты, — отчеканил солдат, принимая яблоко. — Лекарства.

— Медикаменты, — поправила Тома, — голова…