Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета

Внезапно клубок соскользнул с крюка и упал на пол. В мгновение ока клубок сделался угольно-черным, и у наших ног рассыпалась большая, металлом отливающая куча черной, как смола, сажи.

— Только и осталось… — задумчиво шепнул Калина.

И немного погодя, будто разговаривая сам с собой, добавил:

— Сажа тебя породила, в сажу и обратишься.

Положив на носилки останки наших товарищей, мы направились в город. На следующий день у меня и у мастера Калины по коже пошла какая-то странная сыпь. Все тело покрылось большими белыми пупырями, словно перловыми крупинками, продержалась сыпь несколько дней. И вдруг неожиданно и быстро исчезла.

ГОРЕЛЬЩИНА

Роецкий взял с подноса пухлую пачку писем, распечатал одно, пробежал глазами несколько строк и, потеряв всякий интерес, отложил в сторону.

— Старые байки, — буркнул он, зевнул и перешел к следующему.

— Скучища, — проговорил он через минуту-другую, откладывая и это с явным раздражением.

Прочитав третье, Роецкий слегка оживился.

«Друг! — писал ему аноним. — Наплюй на суеверия! Предоставь их всяким бабкам и выжившим из ума дохлякам. Раз решил — не отступай. Не сомневайся!…»

— Доброжелатель. Гм-гм, — хмыкнул он в раздумье, уставясь на красивый росчерк «доброжелателя». — Гм-м… Не дает людям покоя это дело.

Он встал с кресла и извлек из письменного стола толстую, завернутую в желтую бумагу пачку писем, полученных ранее. Выбрал некоторые из них и разложил перед собой на конторке.

— Забавно, — рассуждал он, сравнивая их с только что присланным, — письма от разных лиц, а содержание почти одинаковое. Такие же анонимные подписи, теми же красными чернилами либо того же цвета карандашом! Любопытно-любопытно! Что сие значит? История крайне комичная и крайне интригующая. Сами письма написаны черными чернилами, а вместо подписи — кричаще-красная вертикальная или горизонтальная черта. Прямо какой-то клуб красных! Скрепленное подписью помешательство!

Роецкий начал уже понемногу раздражаться. С той самой поры, как он принял решение построить виллу на одном из отдаленных участков Кобрыня, его захлестнул поток писем, напрямую вызванных этим обстоятельством. Интересная подробность — непрошеные советчики явственно принадлежали к двум противоположным лагерям: одни, прозванные Роецким «красными», горячо и настойчиво призывали его строиться, другие, лично или понаслышке ему известные и подписывающие свои письма полным именем, столь же горячо переубеждали, всеми силами отговаривали от «безумной» затеи.

В принципе противники его плана вызывали больше доверия, поскольку выступали с открытым забралом, не прибегая ни к шифрописи, ни к таинственным инициалам. С другой стороны, от поощрений «красных» исходило очарование тайны, пробуждая авантюристическую жилку, глубоко скрытую в характере работящего архивариуса. Кроме того, предостерегающие советы основывались на аргументах, не выдерживающих критики ясного и трезвого ума, каким, несомненно, был наделен Анджей Роецкий.

Все доводы, которые его знакомые приводили в защиту своей точки зрения, относились скорее к предрассудкам и суевериям, вызванным особым стечением обстоятельств.

Если уж на то пошло, такого рода письма отражали общий глас здешних горожан всех прослоек. У пана Анджея крепко засел в памяти один разговор, который состоялся через месяц по приезде в Кобрынь с каким-то мастеровым, встретившимся ему у «того самого места».

Дело было под вечер, часу в восьмом. Роецкий, утомленный после рабочего дня, неторопливо шагал узкой, поднимающейся в гору улочкой. Он подыскивал место для постройки виллы, — так сложилось, что профессиональные интересы вынудили его, по всей видимости, на неограниченный срок, поселиться в этом грязном, неприятном и скверном городишке. Чувствуя себя неуютно в гостиницах и в своем нынешнем пристанище на улице Долгой, он решил построить собственный дом где-нибудь подальше от неопрятного городского центра и перевезти туда семью. Вот только не мог выбрать место.

Уже неделю Роецкий бродил по пригородам, но подходящий участок нигде не попадался. Как-то он направился в западную сторону по улице Черной, тянувшейся вплоть до выгона.

Миновал последние одноэтажные домики, миновал стекольный завод и уже сворачивал вправо на какой-то луг, как вдруг его внимание привлекла купа пихт, вкруговую разбросанных на небольшом пригорке над речкой. Место сразу же пришлось ему по вкусу. Прекрасно расположенное, вдали от городского шума и духоты, вид на зеленые пастбища и покосы, на горизонте стеной синели леса.

Роецкий перешел мостки через речушку, вполохвата окаймлявшую пихтовое взгорье, и стал подниматься вверх. Подъем оказался довольно удобный — несколько каменных ступеней вели на вершину холма. Кольцо елей и пихт было таким плотным, что Роецкий ничего сквозь них не мог разглядеть. Лишь сделав круг, он обнаружил с северной стороны широкую прогалину меж деревьев, через которую и проник вглубь. Здесь его взору открылась грустная картина. Окаймленная пихтами поляна оказалась, увы, пепелищем.