Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета

Издали плыл сигнал пожарной тревоги: играла пожарная труба. Вскоре мимо пронеслись водовозки и машина со спасательной командой. Через пятнадцать минут они были уже на месте… Слишком поздно! Вилла превратилась в сплошное море огня. Огненные языки выглядывали из окон, вываливались среди клубов дыма из дверей, выбрасывали кровавые жала из труб. А вокруг с топором в руке носился в одном исподнем Анджей Роецкий, врубался в пихты и ели и с пеной на губах, в каком-то демоническом веселье бросал ветви на съедение огню…

Несколько смельчаков из пожарных ворвались в глубь дома и через две-три минуты вынесли оттуда три обугленных трупа: два женских и один детский. Роецкого, бешено сопротивлявшегося, связали наконец веревками и отправили в сумасшедший дом.

ГЕБРЫ

Гебры — приверженцы древнеиранской религии зороастризма, в ритуале которого главную роль играет огонь.

В заведении доктора Людзимирского ожидалось большое торжество. Из окружающего лечебницу парка вносили цветочные кадки с олеандрами, только-только раскрывшими бледно-розовые свои бутоны, багровые, сумрачной красоты канны в вазонах, огненно-мандариновые ирисы и тюльпаны. Садовник Гжегож с явным неудовольствием вытащил из оранжереи редкостные экземпляры георгин, за ними последовала пара близняшек эвкалиптов и любимая его пальма «Королева Кашмира» — все это было заботливо расставлено им вдоль коридорных стен. На лестницах засияли люстры, рассеивая сквозь абажуры лучистые розетки бликов. В воздухе витал тонкий аромат вербены и гелиотропа…

Затянутый во фрак директор пансионата расхаживал мягким пружинистым шагом по всем кулуарам помещения, поправлял свечи в бронзовых семисвечниках, заглядывал время от времени из-за портьеры в глубь «актового зала», куда прислуге вход был строго-настрого воспрещен, и, почти удовлетворенный проверкой, порой указывал снующей ливрейной челяди лишь на те или иные огрехи, кое-где бросающиеся в глаза. Впрочем, все это были сплошь мелочи, и лакеи, с очевидным знанием дела обставлявшие торжество, устраняли их ловко и расторопно.

Надо сказать, подобного рода событие не впервые намечалось в заведении. «Празднество гебров» стало здесь почти уже традиционным. Обрядовый его церемониал сложился за последние несколько лет при изобретательном участии всех «воспитанников» лечебницы и благодаря бережной опеке самого шефа.

Дело в том, что доктор Людзимирский практиковал оригинальный метод, исходя из которого следовало не только ни в чем не противоречить пациентам, но даже оберегать и со всей заботливостью пестовать «экзотические цветы, взращенные больным умом». Считалось, что мания должна развиться до крайних своих пределов и, пройдя все возможные стадии и варианты, исчерпать себя и погибнуть от естественного самоувядания; вот тогда-то, по мнению доктора, и должно наступить выздоровление. В конце концов даже в неизлечимых случаях такое «взращивание безумия» могло, как он полагал, принести неоценимую пользу, если уж не пациенту лично, то, по крайней мере, науке, чрезвычайно обогащая психологию болезней рассудка.

И вот с того самого дня, как он принял на себя руководство клиникой, а минуло уже более пятнадцати лет, психиатр тщательнейшим образом вел дневник своего пребывания среди умалишенных; на каждого у него была даже заведена особая карта. Со временем такие записи выросли в ряд любопытных жизнеописаний, укладывающихся в своего рода законченную историю больной мысли и странных ее блужданий.

Поначалу доктору ясно виделась пропасть, отделяющая этот блудный мир от здоровой, нормальной среды, он с лету ухватывал дистанцию между ними и в мгновенье ока определял всевозможные сбои и отклонения. Но постепенно грань эта стала для него стираться и уже не так бросалась в глаза; да, спустя несколько лет он дотого освоился с безумным своим окружением, что уже воспринимал его просто как некую иную действительность, причем куда более насыщенную, достойную внимания, нежели та, в какой пребывали люди за пределами его заведения. Не раз, бывало, подмечал он в этой среде своеобразную упорядоченность, основанную на железной, неумолимой логике. Мало того, духовное бытие подопечных представлялось ему намного богаче, чем банальные мысли и чувства посредственностей, бесконечно, до отупения, перепевающих однообразные литании будней.

Вот тогда-то в стенах клиники и произошло событие, которому суждено было решительно повлиять на всю его будущую жизнь. Таким событием оказался приступ безумия, случившийся с доктором Янчевским, личным другом Людзимирского, после чего тот стал одним из пациентов клиники.

Янчевский был исключительно сильной индивидуальностью. Его труды в области психофизиологии всегда вызывали оживленные дискуссии в научном мире, каждый его трактат открывал новую страницу в истории психиатрии. Неудивительно, что весть о его болезни произвела на всех коллег удручающее впечатление. Людзимирский, переживая ее вдвойне, окружил приятеля отеческой заботой.