«26 апреля в 5 часов 23 минуты в Ташкенте произошло землетрясение силой 7,6 балла… Оно сопровождалось серией подземных толчков и гулом, слышным на всей территории города… Разрушено значительное количество жилых домов… Несколько больниц, школ… Зарегистрировано 4 смертных случая и госпитализировано около 150 пострадавших… Такого землетрясения, как нынешнее, с очагом под самым городом, не отмечалось с 1868 года».
А тогда постоял, как чокнутый, словно все в нем выключилось, омертвело, и не сразу пришел в себя, догнал заику посреди площади:
— Что еще сказали?
— По-ока все!
Как всегда, у касс гнули спины. Кеша толкнулся в одну, другую. Раздраженная пожилая женщина огрызнулась:
— Чего тебе?
— Да билет в Ташкент.
— В Ташкент?
— Ну!
— А вот я сдаю билет в Ташкент! — вскрикнул худосочный парень в финской шапочке, так вскрикнул, будто шутил, но в руке в самом деле сжимал билет.
— Беру, — сказал Кеша.
— На билете моя фамилия написана.
— Долечу и под твоей, — сказал Кеша.
— А что? — еще больше развеселился парень в финской шапочке. — Двадцать пять процентов удерживают при возврате билета. Догадались! А если я выручаю человека? Я же сто платил! Не терять же!
— Правильно. Пусть теряют, у кого денег много, — засмеялся и Кеша в тон парню, а тот спросил:
— У тебя там мать или кто?
— Или кто, — сказал Кеша.
— А я к дядьке в отпуск собрался. У меня дядька — во! О нем, я думаю, позаботились.
— Его предупредили, — сказали рядом и опять засмеялись, а Кеша схватился за билет, который парень не выпускал из рук, Кеше казалось, что сейчас все рвали билеты и стремились туда, в Ташкент.
— Шутки шутками, — тянул парень, — а у него все же особняк. Может, устоял как раз.
— Особняки и упали как раз. Они старые.
— Ну, так мне и лететь некуда! — хихикнул парень и отдал билет.
Через час самолет поднялся в воздух. Весь час Кеша боялся: только бы не задержали — мокрый снег, мало ли там что еще. Очень долго летели на этот раз. Долго стояли в Новосибирске, словно ждали кого-то…
Чем ближе к Ташкенту, тем меньше становилось пассажиров — в Чите вышли, в Новосибирске тоже. Сидели порознь, через два кресла в третьем, все помалкивали, никто толком ничего не знал, а зря не разговаривали, и Кеши коснулось первое ощущение несчастья, которое все еще мерещилось выдумкой, неправдой.
«Можно удалиться от вулкана, — писал известный исследователь мироздания Александр Гумбольдт, — уклониться от потока лавы, но куда же бежать от землетрясения?»
Это Кеша прочел в ташкентской газете.
На улице Тринадцати тополей он не нашел Мастуры. Никого он там не нашел. Даже самой улицы…
От угла до угла тянулись развалины, как после бомбежки. Все развалины, все остатки жилья, были огорожены шпагатом, натянутым на колышки, а на шпагате болтались красные лоскутки, предупреждающие об опасности. Поскрипывала кровля… Она качалась под весенним ветром, кое-где свисая с уцелевших стен, и все время повторялся ее однообразный, громкий и тоскливый скрип. Вместо окна Мастуры зиял широкий провал, обнажая черный, запыленный бок голландской печи, поваленный шкаф, поникший шнур с плафоном.
Теперь Кеша мог рассмотреть ее комнату.
Соседнюю стену облепили фотографии. Мужчины, женщины, множество детей, плачущих в крик.
А балкон, с которого библейская тетя, чистюля неуемная, выбивала свои коврики, остался висеть без стены, на ветках тополей. Так и висел над грудой мусора.
Улица совсем вымерла.
Лежали кирпичи, отмечая футбольные «ворота», но мальчишек не было. Пусто…
И в этой пустоте бежала кошка и несла в зубах котенка. Она положила его к пыльным сапогам Кеши, замяукала. А он стоял, почти не дыша. Присел, погладил кошку и опять выпрямился.
Все вокруг переменилось. Все так сразу переменилось, что невольно перехватывало дыхание. Ветер нес пыль с развалин… И единственными живыми звуками был скрип кровли да на чьей-то тумбочке возле облома играло невыключенное радио.
Кеша повел взглядом по тополям. Их стволы белели клочками приколотой бумаги: «Вика! Мы живые. Уехали в Наманган», «Авлиекуловы теперь у Рахимовых на Урде», «Батыровым писать до востребования на Центральный почтамт»…