Избранные произведения в 2 томах. Том 2

— Ладно, — сказал дядька, сталкивая лодку с ила. — На первый раз ограничимся конфискацией орудий лова, чтобы не повторялось!

Шагнув в лодку, он дернул шнур и завел мотор, а Женька рванулся за ним в озеро, крича:

— Эй, эй! Стойте!

— Уйми мальца, Робинзон, — велел дядька, выводя Нефедова из остолбенения. — Тут сразу глубина. Пузыри пустит.

Бурля винтом, лодка начала удаляться, и широченная спина дядьки, на миг закрывшая горизонт, стремительно уменьшалась.

— Что такое? — донеслось с пригорка.

Нелепо разбрасывая руки и ноги, оттуда сбегал хозяин удочек. Выхватив Женьку из воды, Нефедов встретил нового знакомого неожиданной для самого себя едкой усмешкой:

— А по виду — интеллигентный человек!

— Ну?

— Баранки гну! — как в худшую пору отрочества, сказал Нефедов. — Если заметили лодку и — в кусты, чтобы отсидеться, так хоть других предупредили бы!

— О чем? — спросил рыболов, подпрыгнув.

— Запрещено здесь рыбу ловить! Постановление. — Он опустил на землю Женьку, терпевшего боль под мышками, и спросил: — Какой номер он сказал?

— Дробь пять! — уверенно крикнул Женька.

— Вот именно, — Нефедов сел на корягу, в яростном отчаянии погрозил рыболову кулаком и вздохнул сокрушенно. — Сколько пишут об охране природы. И все мало!

— Позвольте, — с улыбкой подходя к нему, сказал Аркадий Павлович. — Я сам член Общества охраны природы.

— Браконьер вы!

До сих пор Аркадий Павлович смотрел на Нефедова, а теперь махнул рукой и обернулся к воде, чтобы обмереть и поинтересоваться шепотом:

— А где мои удочки?

— Рыбнадзор отобрал! — злорадствуя, выкрикнул Нефедов.

— Как? — И рыболов несолидно заплясал на берегу словно на горячей плите. — Ах, ах, ах! Уже отменили… В прошлом году отменили запрет… Это не рыбнадзор! Это жулик!

И уставился вслед моторке, превращавшейся в точку. А Нефедов молча поднялся с коряги и шагнул в воду.

3

Белые облака в кристальном небе на глазах сменились черной тучей, тяжелой и потому низкой, катающиеся поспешили укрыться, лодок на озере не стало, долго ждали оказии вместе с Аркадием Павловичем, уставшим от извинений Нефедова, и когда наконец добрались до турбазы, уже вовсю грохотало и лило. И после грозы, к вечеру, все еще сеял дождь… Он мочил скаты палаток, выстроившихся под соснами, турбаза сдернула с палаточных растяжек разноцветные сарафаны, майки и джинсы и сразу стала голой, мокрой и скучной. Для Нефедова дождь, понятно, не был главной досадой, но и на него, вдобавок ко всему, нагонял тоску…

Что-то странное случилось только с Аркадием Павловичем. Казалось, он повеселел. Известно, что бывают такие люди, которые любят дожди, и Нефедову приходилось об этом слышать, но вот не доводилось никогда встречать.

— А мы разведем костер! — по-разбойничьи блеснув глазом за толстым стеклом своих очков, воскликнул пострадавший Аркадий Павлович и потер руки.

— Под дождем? — ошалел, поеживаясь, Нефедов. — Какой костер?

— Трескучий!

В палатке монотонно шуршало, дождь предупреждал, что зарядил до утра. Носа не высунешь… Вера улыбнулась, убирая чашки со столика. Она только что угостила их чаем, на скорую руку, и обещала через два-три дня, съездив в районный центр за продуктами, устроить настоящий пир. Нефедов мысленно благодарил ее. Он пригласил Аркадия Павловича в свою палатку, чтобы не оставлять в одиночестве с воспоминаниями о пропавших удочках. Да еще когда дождь. Вера за чаем пообещала взять гитару у соседей и попеть на пиру, в другой раз. Аркадий Павлович немедленно вспыхнул:

— Зачем откладывать? Я гитару мигом организую! Как зовут соседей?

— Они сами поют, — сказала Вера — Слышите? Сквозь шуршанье дождя улавливались и бреньканье струн, и смех, и поющие голоса.

— Ах, жаль! — взмахнул кулаком Аркадий Павлович и тут же, что называется, загорелся костром.

Этой затее обрадовался один Женька, закричав «ура», но Вера не пустила его за хворостом и для того, чтобы Женька не канючил понапрасну, отдала его куртку на голову Нефедову.

А костер вышел неожиданно удалой, в самом деле трескучий, столько наносили насквозь сухих березовых сучьев, что от треска, поднятого ими, зазвенело в ушах. На свет и треск костра отовсюду повылазил народ, веселились, шутили, что барана бы сюда, шашлычок бы смастерить, подносили новые ветки, оживающие в огне, и Аркадий Павлович довольно повторял:

— Ай да мы!

Сухощавый, верткий, он снял куртку, бросил на траву и стал в своей синей олимпийке с белой каймой под горлом выглядеть еще моложе, но постепенно все разбрелись, попрятались. Вера увела Женьку, и остались у костра, ожидая, пока он померкнет, только дерзкий его разжигатель и Нефедов, полный терпения… Под непрерывный и, казалось, бессмертный шум дождя из палаток, перемешивая мелодии, доносилась разная музыка: старались транзисторы. Языки пламени, робея, перескакивали с места на место, словно бы искали, где скрыться. И возвращались грусть и мысли о неудаче.

Восседающий на пеньке Нефедов поправил плащ на коленях и протяжно, носом, вздохнул, а Аркадий Павлович погрозил ему пальцем:

— Ни в коем случае! Только на отвлеченные темы…