Избранные произведения. В 3 т. Т. 1: Место: Политический роман из жизни одного молодого человека

─ Черт возьми, ─ обиженно сказал Пальчинский, он явно был крайне обидчив. ─ Черт возьми, вы, кажется, недовольны? Я тоже многим недоволен, но тем не менее бросился вас разыскивать, чтоб выполнить свой долг гражданина, хоть, признаться, лично вы мне нужны как зайцу венериче-ский диспансер.

Это уже было слишком, все накопившееся за этот кошмарный вечер внезапно нашло выход и точку приложения.

─ Убирайся, а то я тебя на куски… ─ крикнул я, багровея. (Чувствуя прилив крови к лицу.) К несчастью, я при этом особенно сильно ощутил зуд в месте укуса и на глазах у Пальчинского прикоснулся к шее.

─ Ах, вот оно что, ─ сказал Пальчинский и захохотал, ─ это тебя Валька укусила, ее сексуа-льный метод… Но шутки в сторону… Считаю своим долгом гражданина предупредить, что Виталий стукач, подослан КГБ…

Этот фортель меня насторожил, хоть я первоначально не понял, о ком речь.

─ Какой Виталий? ─ переспросил я невольно.

─ Ну ладно, ладно, ─ сказал Пальчинский, ─ я хоть и порвал с теми глупцами из общества имени Троицкого, но считаю своим долгом предупредить… Передайте Маше (он явно не знал моих с Машей взаимоотношений) или Анненкову… или Саше Иванову, если он освобожден из-под арес-та… Вот список стукачей, ─ и, вынув из кармана, он протянул мне отпечатанный на папиросной бумаге список фамилий, ─ вот, ─ сказал Пальчинский и ткнул в фамилию посредине, ─ эти данные получены недавно, и мы думаем опубликовать их в самиздате.

Но я уж не слушал слов Пальчинского, которые звучали для меня смутно, словно издали. В списке предпоследним числилась и моя фамилия ─ «Цвибышев». Теперь надо было не торопиться и по возможности все проанализировать. Пальчинский просто запомнил меня в лицо там, у Аннен-кова, фамилии же моей явно не знает. Разумеется, резкость тона надо менять.

─ Вам куда? ─ спросил я, перестраиваясь на ходу. ─ Вам какое метро?

─ Арбатское, ─ ответил Пальчинский.

─ Очень хорошо, ─ сказал я, ─ пойдемте, дорогой побеседуем.

Я надеялся еще кое-что выудить из Пальчинского, однако он внезапно начал читать стихи. Должен сказать, что и стихи в компаниях последнего периода правления Хрущева видоизменились, теряя антисоветскую гражданственность, а более переходя к «антисоветской аполитичности» (выражение капитана Козыренкова).

Вот эти стихи, на которые я, удрученный моим разоблачением и опубликованием моей фамилии в списке стукачей, не обратил внимания. (Я встретился с ними позднее у капитана Козырен-кова.)

Дети потные в красных костюмах.

Матери потные в тяжких думах.

Бронзовый загар темноты меловой.

Этого лета вдовы

Плачут на кладбищах, томные и молодые,

Дома висят штаны пустые.

Их любимые, обтертые ваткой,

В земле лежат и воняют сладко.

Ах, как душно вдовам в черных платках.

Белым грудям в черных бюстгальтерах.

Они плачут, и по плечам катится пот.

Щекотно вдовам.

Вдовам тяжело подняться с земли.

Колени у них круглые тяжелы

И зады обливает спинной пот,

А кладбищенский рабочий смотрит странно,

Туманно кривит рот.

Вот с этими-то «аполитичными стихами», но зарегистрированными уже, со входящим номе-ром на штампе в углу мятого листка, я и познакомился в кабинете капитана Козыренкова. Причем я сразу же начал с ошибки, а именно, вспомнив о дружеском разговоре нашем с Козыренковым, высказался откровенно и прямо:

─ С этим дерьмом сталкивался, но не думал, что оно подлежит представлению и подпадает под инструкцию.

И тут капитан Козыренков меня ошеломил. Куда девалось его простецкое расположение ко мне и его спортивная откровенность. Он затрясся, побагровел, ударил кулаком по столу, в общем, повел себя точь-в-точь как обычный чиновник-канцелярист, получивший нагоняй от начальства впервые за свою безупречную службу и крайне напуганный этим нагоняем, а поэтому ненавидящий того, кому он доверился и кто доверия его не оправдал и подвел.

─ Ты что, ─ крикнул капитан Козыренков, ─ в белых перчатках работать хочешь?… Ты что наделал?… Материал попадает к нам случайно, через случайные каналы… Такое дело упустил…

Тут уж он сам, пожалуй, понял, что перехлестнул, уселся и сказал тише и, как мне показалось даже, с некоторым раскаянием за откровенную грубость:

─ Ты понимаешь, что наделал? Ведь там на крючок целую банду взять можно было… Связь с иностранцами… Крупных наших врагов морально можно было опорочить… Разврат в данной ситуации ─ это даже лучше политических обвинений, а ты сбежал…

─ Противно мне стало, ─ сказал я тихо, ибо с самого начала моего разноса пребывал не в страхе, а в какой-то глубокой тоске, ─ грязно там… (Я не решился говорить о списке, который видел у Пальчинского, ибо список этот также не был мной добыт и представлен.) ─ Грязно там, ─ повторил я.