Избранные произведения. В 3 т. Т. 1: Место: Политический роман из жизни одного молодого человека

─ Но милый мой, ─ сказал вдруг Арский громко (это, очевидно, было темпераментным продолжением спора, который велся в том конце стола уже давно, однако вполголоса.) ─ Но дорогой мой, ─ снова сказал Арский, ─ в 1956 году у нас впервые появилось общество и общественное мнение.

─ Ну понятно, ─ сказала одна из красивых женщин, сидевших недалеко от Арского, ─ с двадцать седьмого года общество перекочевало в концлагеря…

Арский глянул на красавицу быстрыми, совершенно изменившимися, приобретшими какую-то дикость глазами.

─ Наше общество погубило себя добровольно, ─ сказал он, ─ во имя великих целей, как оно думало.

─ Позвольте, ─ нервно выкрикнул некто в очках, причем с нашего конца стола, ─ вы что ж, под общую реабилитацию хотите и Сталина подвести?… Что значит добровольно? Наше общество умерло от пыток… Причем не каких-либо утонченных… До этого мы еще не дошли в своем развитии… Нашему обществу просто проломили голову табуретом… Как это делали при Иване Красное Солнышко… То есть, я хотел сказать, при Иване Грозном и Петре Первом…

Как-то быстро, почти мгновенно, создалась за столом взвинченная, напряженная атмосфера. Говорили сразу несколько человек. Я был вознагражден, чувство, испытанное мной у Бройдов, когда я присутствовал при ссоре вокруг имени Арского, ныне получило дальнейшее развитие. Я слушал с удовольствием, сжимая под столом кулаки (у меня есть такая привычка, когда я испытываю переизбыток радостной энергии, которой не могу дать выход). Я впервые слышал эти страшные, радостные до жути, смелые споры, о которых ранее лишь доходили ко мне слухи. Сидя за столом, я испытывал буйно-радостное революционное чувство оплевывания бывших святынь.

─ Не следует путать экономику с нравственностью, ─ говорил седой блондин, подобным началом привлекая к себе всеобщее внимание. (Я сделал для себя открытие, вернее, я знал это и ранее, но не сосредотачивался на этом. А между тем ─ главное начать… Если найти удачную фразу, необычную, очень умную, очень острую, очень даже нелепую, но главное «очень»… Позднее можно молоть и чепуху, тебя будут слушать.)

─ Крепостное право экономически было необходимо России, ─ говорил блондин, ─ но нравственно ему нет оправдания… Вот где основа трагедии…

Нервное напряжение первых минут спора несколько спало, разговор переходил в выгодное для меня русло публичного обнаружения собственной личности. Я начал обдумывать мысль, с которой должен был начаться мой триумф, а может, даже и личная дружба с Арским. Лучше всего сказать что-либо дурное о Сталине, но только если оно необычно и заключено в своеобразную форму, поскольку просто дурным о Сталине теперь не удивишь. Одна из ниточек в этом направлении ─ мой отец, тюремная смерть которого, висевшая надо мной позором, ныне вдруг становилась не менее почетной, чем смерть на фронте. (До живого тела святынь тогда еще не дошло, и оплевывание вечных ценностей началось позднее, и такие древние античные слова, как, например, героизм, оптимизм, или такие библейские, как идея, авторитет, вера, ─ такие слова еще были в цене, даже в самых смелых компаниях.)

─ Культ ставит все дрязги между людьми на политическую основу, ─ говорил друг Арского, Костя.

«Я вполне мог бы высказать эту мысль, ─ с досадой думал я, ─ как просто сказал и привлек внимание… А на что оно ему?… Он и так с Арским на „ты“…»

─ Влюбленность ничего не имеет с любовью общего, ─ сказал парень в центре стола, ─ так же как физически разные проявления ─ смех и кашель… Смех может перейти в кашель, а вот кашель в смех ─ такое редко бывает…

«Это что-то из другой оперы, ─ подумал я, ─ значит, и так можно… Впрочем, я прослушал начало… Очевидно, оно связано как-то с культом».

─ А вот, например, стихи удивительно своеобразные… ─ крикнул Вава (он сидел рядом с Арским). ─ В тот вечер, хмурый и осенний, лежали рядом я и ты… И друг на друга, точно волки, урчали наши животы…

─ Ну, это уже литературное хулиганство, ─ сказала одна из красивых женщин (некрасивой шестнадцатилетней девочке стихи, кажется, понравились: она радостно взвизгнула).

─ Верно, ─ вынес приговор Арский, ─ отвратительное словоблудие.

─ Я, собственно, не говорю, что они хороши, ─ пробовал ретироваться, сохраняя достоинство, Вава, ─ я их привел как образец…

«Хорошо тебя отщелкали по носу, ─ злорадно подумал я, ─ нет уж, так нелепо я не вылезу… Лучше уж промолчу весь вечер и уйду не замеченный обществом… А жаль… Возможность есть, чтоб сказать что-либо удачное… Необычное… Вот, например, у нас в обществе это любят… Несколько раз „на телевизоре“ начинался разговор о политике, и все рабочие, как один, ругали Хрущева, а о Сталине говорили с почтением… Сталин войну выиграл и каждый год снижение цен делал… На Рахутина, который пробовал возражать, так накинулись, что он еле ноги унес».

─ Мало что пишут, ─ крикнул кто-то рядом, ─ в тюрьмы сажал… А на то и власть, чтоб сажать…

«Конечно, мне не надо так примитивно высказываться, а со своим критическим к этому отношением… И в то же время поставить как бы вопрос, адресуя его непосредственно Арскому…»