Избранные произведения. В 3 т. Т. 2: Искупление: Повести. Рассказы. Пьеса

Женщина в каракуле между тем подбежала к задумчиво стоящему дежурному.

— Товарищ начальник, — сказала женщина дрожащим от уважения голосом.

Дежурный поднял голову и оторопело посмотрел на женщину. Дежурный был молод, и женщина, решив, что он разглядывает ее красивое лицо, кокетливо опустила ресницы, а левую руку, на которой был разодран рукав, спрятала за спину, зажав в ней хозяйственную сумку.

— Я хотела бы с вами говорить наедине, — шепотом, заставлявшим, может быть, биться не одно мужское сердце, проговорила женщина, — главное, выслушайте меня… Я давно добивалась свидания с вами… Именно с вами, — она сунула правую руку за пазуху своей каракулевой шубки и вытащила несколько тетрадей в коленкоровых переплетах.

— То, что произошло с моим мужем, недоразумение, — торопливо, боясь, что ее прервут, заговорила женщина, — может, он резок, может, он иногда гуманно выражается, но это очень талантливый человек… Поверьте… Его не поняли… Я не хочу сказать, что его оклеветали умышленно… Его не поняли… У нас есть много знакомых в Москве… Уважаемых лауреатов… Я написала им, как только это случилось… Я уверена, они прислали характеристики… Либо пришлют… Обратите внимание… Мой муж тяжелый человек, я знаю… Я сама с трудом его временами терплю… Но он талант… Он эрудирован… Он владет четырьмя языками… У него переводы с английского… Он переводил Байрона… И Лорку… Это с испанского… Вот смотрите, слушайте… Это талант…

Она неловко подбородком, потому что левая рука была занята, раскрыла верхнюю тетрадь и начала читать негромко, очевидно наугад, то, что оказалось перед глазами:

«Дитя у тебя родится прекрасней ночного ветра.
Ай, свет мой Габриэлильо!
Ай, Сан-Габриэль пресветлый!
Я б ложе твое заткала гвоздикой и горицветом.
С миром, Анунсиасион, звезда под бедным нарядом!
Найдешь ты в груди сыновьей три раны с родинкой рядом. —
Ай, свет мой, Габриэлильо!
Ай, Сан-Габриэль пресветлый.
Как ноет под левой грудью, теплом молока согретой!..
Дитя запевает в лоне у матери изумленной.
Дрожит в голосочке песня миндалинкой зеленой.
Архангел восходит в небо ступенями сонных улиц.
А звезды на небосклоне в бессмертники обернулись!»[1]

Дежурный смотрел на женщину все с большим изумлением, потом лицо его потемнело, потом налилось густой краской, и он впал в тот страшный гнев, который чрезвычайно редко нисходит на людей добрых и незлобивых, но который особенно бывает страшен у таких людей в те минуты и подлинные причины которого не вполне понятны ни им, ни окружающим. Впрочем, кончив читать, женщина, чтоб усилить впечатление, действительно позволила себе несколько двусмысленные взгляды и движения, которые при желании можно было принять за попытку соблазнить…

— Сука, — закричал дежурный и, выбив тетради у женщины из рук, наступил на них ногой, — использовать меня хочешь… Подсунуть филькину грамоту… Купить… В сорок втором я б тебя не задумываясь… В партизанах… Я б тебя прошил… Я б из автомата тебя…

Женщина, тоже словно потеряв страх и обезумев, упала на колени и стала с силой выдергивать тетради из-под ноги дежурного. Некоторое время со стороны они представляли странное зрелище, дежурный изо всех сил прижимал тетради ногой к земле, а женщина тянула так, что глаза ее выпучились и подрисованные брови, поверх выщипанных, размыло потом, краска потекла по лицу. Наконец то ли женщине удалось выдернуть тетради, то ли дежурный, опомнившись, отступил. Женщина торопливо спрятала тетради на груди и, очевидно, окончательно перестав ориентироваться в ситуации, протянула дежурному корзинку.

— Это вам, — пролепетала она, — здесь мяско жареное с чесночком… И печенье домашнего приготовления… С яичным порошком…

— Взятку мне давать, — крикнул несколько успокоившийся было дежурный, — да я тебя упеку… Вместе с мужем… Параши таскать будешь…

Женщина не то чтобы крикнула, а скорей пискнула, словно попавшая в силки птица, и побежала через огороды, ударилась о забор и скрылась. Дежурный дышал, как после переноски тяжестей, он расстегнул полушубок, расстегнул китель и подставил морозному ветру взмокшую от пота тельняшку. «Культурник» подошел к нему сзади, осторожно похлопал меж лопаток. Дежурный вздрогнул, обернулся и, увидав «культурника», сказал успокоенно:

— Э, это ты, фронтовичек… Ну-ка, пойдем ко мне… Я рядом тут живу… Жена борща наварила… Пообедаем…

— Я не один, — сказал «культурник» и кивнул на Сашеньку.

Дежурный глянул на Сашеньку и, кажется, узнал, но не сказал ничего.