Избранные произведения в двух томах. Том 2

И хотя действительно не сами они, рабочий люд, выбирают себе место, где вкалывать; и хотя на самом деле требуется от них только выдать положенный метраж, уложиться в смету и чтобы никаких там чепе; и хотя впрямь то, что скважина оказалась пустой, никак не могло повлиять на их законный заработок (наоборот, еще и премия будет за досрочную проходку), — все равно ни одному из них не могло показаться безразличным то, что выявилось сегодня, то, чем завершился их долгий и ладный труд.

Это уже было явлением другого порядка, которое не измеришь никакими деньгами. Разведчики — они особо чувствительны на такое.

— Повтори нам, Макарьевна, — распорядился Нырков.

Она снова слазила под прилавок, повторила.

— Значит, не повезло вам, ребята? — сочувственно спросила она, когда вылезла наружу. — Не нашли нефть?

Оказывается, и она уж все знала, Макарьевна, хотя при них никто сюда не заходил, а сами они разговаривали обиняками. Должно быть, раньше наведались, сообщили. В этом замечательном селе всегда и все было известно. Даже наперед.

— Не твоего ума это дело. — Нырков строго на нее глянул. А чтобы не обиделась, приказал: — Наливай третий, мы за твое здоровье пить будем…

— Спасибо, — растрогалась Макарьевна и, налив третий, высыпала на прилавок целую пригоршню «Весны».

Потом, утерев рот, скрылась в подсобке, пошла там чего-то ворочать, переставлять. Оставила их вдвоем.

— Понимаешь, — сказал Иван, — у меня ведь как раз третий год кончается по договору. Я думал — это последняя скважина будет. Потом уеду куда-нибудь, снова на Юг, что ли… Так могу ли я такое стерпеть, чтобы эта моя последняя — пустая? Ведь я их тут, на Севере, сколько пробурил — и ни разу промаха не было. А последняя — водой пошла…

Иван Еремеев смотрел на своего друга, и такая невыразимая боль сквозила в его глазах, что дизелист отвернулся даже, не мог вынести этого.

— Последняя… — повторил Иван.

— А ты продли договор. Еще на три года, — подал идею Прокофий. — Чем тебе тут худо? Будем дальше одной бригадой работать. На Югыд перейдем — там сейчас знаешь какой разворот! Одна скважина возле другой — сплошь нефть…

— Это я знаю, — кивнул Иван. И вдруг, решившись, сказал Прокофию то, чего никому еще, кроме Катерины, не говорил: — У меня там, на Югыде, парнишка объявился — сын мой. Вот письмо прислал.

Иван пошарил в кармане под робой, вытащил мятый конверт.

— Валеркой звать… Помбурильщика уже.

— Ну! — воодушевился Нырков. — Тогда мы сейчас за него выпьем. За твоего сына. И за моих тоже… Эй, Макарьевна!

Та себя ждать не заставила.

И опять три граненых стакана чокнулись глухим звоном.

Макарьевна на всякий случай, чтобы уж никто не нарушил их приятной компании, подошла к двери, задвинула засов и ставню изнутри притворила. Теперь все, закрыто, кто ни постучись: товар принимаю, выручку сдаю, ревизия…

— Видишь ли, хотел я его сюда забрать — Валерку… — продолжал объяснять дизелисту Иван. — Он и сам просился. Чтобы со мной в бригаде работать… И я, веришь ли, так ждал этой нефти: рассчитывал — снова здесь забуримся, в Скудном, начнем осваивать площадь. А теперь — крышка…

— Какая разница? — возразил Нырков. — Хоть здесь, хоть там. Будете на Югыде вместе работать. Лучше даже: там уже поселок построили, все удобства, не то что…

Иван вздохнул только. Никак не понимал его до конца товарищ, самого главного он не понимал.

Ему-то, Ныркову, конечно, никакой нет разницы: у него в базовом городе жена, хотя она сейчас и лежит в больнице, и дети у него там пристроены — в интернате, и квартира есть.

А у него, у Ивана…

Но он не мог продолжать этой душевной исповеди, потому что, хоть и пьян уже был, а приметил, с каким острым любопытством прислушивается Макарьевна к их разговору. Все ждет, пока дойдет до этого, до самого главного — прямо-таки сгорает от интереса…

Ждала-ждала и наконец не выдержала, сама спросила:

— Значит, теперь уедете вы от нас, Иван Сергеевич? Насовсем покинете?..

Она, эта баба, уже давно поняла то, чего никак не мог взять в толк его друг, нечуткий к подобным делам, как все мужчины.

Но уж этой бабе или просто в ее присутствии Иван Еремеев не собирался исповедоваться.

Потому он и сказал:

— Налей-ка нам, Макарьевна, по одной еще…

Потом он и сам еле помнил, как блуждал впотьмах, как потерял Прокофия, как, толкнувшись в свой дом, обнаружил, что никого там нету, и все же у него хватило соображения, что Катя, наверное, дежурит на ферме, и хватило пьяной отваги потащиться туда, к ней — в осенней сырой непрогляди, по слякотной липкой дороге. Его мотало вкось и вкривь, от одной обочины к другой, он оступался, скользил, вскидывал руки и ноги. При этом он матерился бессвязно и грозно, никого лично в виду не имея, а так, безотносительно, абстрактно, для самоутверждения.

И он в конце концов достиг намеченной цели, добрался до фермы.

И на самом деле Катерина оказалась там.

Она, в белом халате и белой косынке, сидела на чурбаке в самом дальнем закуте, поглаживая бок Шахини, своей любимицы, которая нынче была беспокойна что-то, не заболела ли.