Избранные произведения в двух томах. Том 2

А с кем кроме него, могла она провести этот последний вечер? Даже если было бы с кем — ей все равно недоставало бы именно его, Глеба. Она привыкла к нему. Она дорожила им, как всегда дорожат тем, к чему привязало время.

Еще Светлане хотелось продолжить разговор о Брызгалове, о промысле.

— Я уверена, что и после Брызгалова ничего у нас не изменится. Ну, пришлют другого, будет другой заведующий… А нефти по-прежнему не будет. И опять на всех перекрестках станут склонять Унь-Ягу за невыполнение плана. Уж лучше бы совсем закрыли. Выдохся промысел…

— Вечная ему память, — повторил Глеб и стал цедить остатки в свою рюмку.

Светлана взглянула на него сумрачно, чуть изогнув книзу уголки губ, и решительно, с жестокостью, ей не свойственной, сказала:

— Наплевать. Я даже рада, что всю эту смутную пору проведу в отпуске… Где-нибудь подальше от Унь-Яги. И от тебя… Да. Вчера получила письмо от Таньки Соловьевой из Батуми. Она пишет… Погоди, я тебе прочту.

Вспомнив о Таньке, о письме, Светлана вся как-то воспрянула, посветлела — будто в эту минуту сама Танька впорхнула в комнату, и с ней, конечно же, гораздо интересней беседовать, чем с пьяным Глебом.

Светлана вынула из сумки конверт, а из конверта — страничку каракулей.

— Вот, слушай, — сказала она. — «… Здесь погода замечательная, но холодно и не жарко. Сейчас цветут магнолии, у них цветы такие чудесные, будто фарфоровые. Купаюсь целый день и загораю. Вода в море теплая, вылезать не хочется, только из порта приплывает мазут и уже появились небольшие медузы. Ездила на Зеленый Мыс и там видела банановые деревья. Еще я там видела застенчивую мимозу (так называется) — когда к ней прикоснешься пальцем, она сворачивает листья. Лакированных туфель — сколько угодно, есть на пробке…»

Светлана перевернула страничку:

«…За мной тут ухаживает один грузин из города Тбилиси. Его зовут Шалико, что по-русски значит Алеша. С усиками. Они тут все ходят с усиками. Знаешь, грузинские мужчины вообще очень красивые — не все, конечно, но большинство красивых, гораздо больше, чем у других народностей. Мы с ним познакомились на пляже…»

— ….! — неожиданно выругался Глеб и со злостью ударил кулаком по столу.

Светлана оторопела. Он еще никогда не смел ругаться в ее присутствии. На буровых случалось ей всякое услышать — не обращала внимания. Но здесь…

— Ты это о ком? — в растерянности смяв письмо, пробормотала она.

— Про вас про всех! — снова громыхнул кулаком Глеб.

Он уже был пьян вдребезги — как пьянеют алкоголики от нескольких рюмок. Веки набухли, отвалилась нижняя губа.

— Про всех! Бабье, дрянь… Тоже небось не терпится? По пляжам хвост трепать… Знаем мы эти курорты. Знаем!.. А Танька твоя — первая ….

Светлана поднялась. От крови, бросившейся в лицо, горели щеки. Поднесла к щеке ледяную ладонь.

Он посмел… Нет, это вовсе не важно, что он посмел ругаться при ней, в ее комнате. Это неважно. И ей совершенно безразлично, что в сказанном им — явный намек… да какой там намек? Безо всяких намеков — прямо… И это неважно.

Танька? Он посмел оскорбить ее подругу? Да… Но и это неважно. Что же тогда важно?

Он посмел. Он посмел сказать: «все вы…» По извечному мужскому обыкновению, идущему, может быть, еще от Адама. По трактирному горькому правилу — чохом, сплеча: «все вы…»

Светлана почувствовала, как в груди закипела враждебность. Она постаралась овладеть собой. Расправила скомканное письмо. Сказала:

— Уйди.

Глеб опустил голову, мазнул рукой по лицу — от виска к подбородку. Зябко встряхнулся. Встал, снял с гвоздя плащ и побрел к двери, ступая неверно, волоча по полу рукав плаща…

В коридоре задел чье-то ведро. Тотчас отворилась соседняя дверь: любовались.

Светлана поморщилась брезгливо.

Она постелила постель, разделась и легла.

Как вообще могло случиться (и случилось), что этот человек появился впервые здесь, в ее комнате? Как мог он стать (и стал) — этот чужой человек — не чужим?

…Тогда был декабрь. Пушистые созвездия снежинок роились в ночи. И она увидела: навстречу, облепленный снегом с головы до ног, идет человек…

Она улыбается? Она еще в состоянии улыбаться, думая об этой встрече, об этом человеке?

Вот он сидит с осоловелым взглядом. Вот он обрушивает на стол тяжкий кулак. Вот он плетется к двери, волоча за собой плащ…

«Завтра в отпуск, — с облегчением вспомнила Светлана. — Два месяца… Или совсем не возвращаться?»

3

От Унь-Яги до железной дороги — без малого сто километров. Поезд на юг в 16.05. С билетами нынче трудно — отпускная пора. Нужно загодя добраться до станции. Светлана решила выехать в восемь утра.

Запыленная, как мучной куль, «Победа» появилась под окнами ровно в восемь.

— Велели в контору заехать… — сообщил шофер Федя.

— Зачем?

— Не знаю. Попрощаться, может?

— Со всеми как будто простилась.

— Не знаю. Велели заехать, — повторил шофер.

— Что ж, хорошо… Но вещи возьмем с собой, чтобы потом не возвращаться. Откройте, пожалуйста, багажник.

В разинутую пасть багажника затолкали чемодан. А корзину с продуктами и коробку с широкополой соломенной шляпой Светлана положила рядом с собой, на сиденье.