Избранные произведения в одном томе

− Откуда мне знать? Иногда в чесальных цехах ставят такое большое колесо. Оно крутится, от него начинается сквозняк и выгоняет пыль. Но колесо стоит очень дорого — пятьсот или шестьсот фунтов — и не приносит выгоды. Поэтому только несколько хозяев поставили его. И я слышала, будто многим не нравится работать там, где стоит это колесо, потому что из-за него они сильнее чувствуют голод: ведь они уже привыкли глотать пух, а теперь обходятся без него; и еще, — если нет колеса — им больше платят. Поэтому колесо не нравится ни хозяевам, ни рабочим. Но я знаю, что хотела бы работать в том месте, где стоит колесо.

− Твой отец знал об этом? − спросила Маргарет.

− Да! И он очень сожалел. Но наша фабрика была самой лучшей, там работали хорошие люди, а отец боялся отпустить меня в незнакомое место. Многие тогда называли меня красивой, хотя теперь вам бы это и в голову не пришло. И мне не нравилось, когда обо мне слишком пеклись, а мама говорила, что Мэри нужно учиться, — и отцу всегда нравилось покупать книги и ходить на разные лекции. Нужно было много денег, поэтому я просто работала, и теперь, в этой жизни, я никогда не избавлюсь от этого непрерывного шума в ушах и пуха в горле. Вот и все.

− Сколько тебе лет? − спросила Маргарет.

− В июле будет девятнадцать.

«И мне тоже девятнадцать», − подумала Маргарет, грустно глядя на Бесси − контраст между ними был слишком очевиден. Она не могла говорить минуту или две, пытаясь справиться с подступившими слезами.

− И еще я хотела сказать о Мэри, − продолжала Бесси. − Я хотела попросить вас быть ей другом. Ей семнадцать, и она − последняя в нашей семье. И я не хочу, чтобы она пошла на фабрику, и еще я думаю, что она не подходит для такой работы.

− Но она не смогла бы… − Маргарет бессознательно взглянула на грязные углы комнаты. − Она едва ли могла бы работать служанкой, не правда ли? У нас есть одна преданная служанка, почти друг, ей требуется помощь, но она очень требовательная, и было бы несправедливо нанять ей помощницу, которая только раздражала бы ее.

− Да, я понимаю. Вы правы. Наша Мэри − хорошая девушка, но кто учил ее помогать по дому? Матери не было, я работала на фабрике и совсем ей не помогала, а только ругала за то, что она все делает плохо, потому что не знает, как нужно делать. Но если бы она могла жить у вас, несмотря на все ее недостатки…

− Но даже если она не сможет работать у нас как служанка, я постараюсь всегда быть для нее другом, ради тебя, Бесси. А теперь я должна идти. Я приду снова, как только смогу. Но если я не приду завтра или на следующий день, или даже через неделю или через две недели, не думай, что я забыла тебя. Я могу быть занята.

− Я буду знать, что вы не забудете обо мне. Я не буду опять сомневаться в вас. Но помните, что через неделю или две я могу умереть, и меня похоронят.

− Я приду так скоро, как смогу, Бесси, − сказала Маргарет, крепко пожимая ее руку.− Но ты сообщишь мне, если тебе станет хуже.

− Да, конечно, − ответила Бесси, пожимая руку в ответ.

В последние дни миссис Хейл стала чувствовать себя все хуже и хуже. Почти год прошел со дня свадьбы Эдит, и, вспоминая скопившиеся за год беды и трудности, Маргарет удивилась, как они смогли их вынести. Если бы она могла предвидеть то, что случилось, она убежала бы и спряталась от грядущих событий. И все же дни шли за днями, и каждый из дней был чуть лучше предыдущего − среди всех горестей проблескивали маленькие, яркие искры нежданной радости. Год назад, когда Маргарет вернулась в Хелстон и впервые стала замечать склонность матери к постоянным жалобам и недовольству судьбой, она бы горько застонала при одной мысли о том, что мать может всерьез заболеть, и им придется бороться за ее здоровье в незнакомом шумном и деловитом городе, лишив себя привычных удобств деревенской жизни. Но с появлением более серьезной и объективной причины для жалоб миссис Хейл стала проявлять терпение. Она была столь же нежной и спокойной, испытывая телесные страдания, сколь беспокойной и подавленной была когда-то, не имея истинной причины для печали. Мистер Хейл что-то предчувствовал, но, как свойственно мужчинам его склада, закрывал глаза на ясные признаки грядущего несчастья. Однако он был более раздражен, чем обычно, и Маргарет, как его дочь, знала, что в этом выражается его беспокойство.

− В самом деле, Маргарет, ты становишься слишком впечатлительной! Клянусь, я бы первым забил тревогу, если бы твоя мама заболела. Мы всегда замечали, когда в Хелстоне у нее болела голова, даже если она не говорила нам об этом. Она выглядит очень бледной, когда болеет. А сейчас у нее здоровый румянец на щеках, — такой же, как и тогда, когда я впервые познакомился с ней.

− Но, папа, − возразила Маргарет нерешительно, − ты знаешь, я думаю, что это лихорадочный румянец.

− Чепуха, Маргарет. Говорю тебе, ты слишком впечатлительная. Я считаю, что это ты не очень хорошо себя чувствуешь. Пошли завтра за доктором для себя. А потом, если это успокоит тебя, он может осмотреть твою маму.