Избранные произведения. V том

Несколько дней думал, что смогу посвятить жизнь азартным играм. В случайном разбросе карт, во вращении рулетки я увидел странную, необузданную волю судьбы. Я подумал, что, плывя по реке случайности, окажусь в гармонии с бессмысленностью и хаосом вселенной и, таким образом, обрету покой. В течение недели я выигрывал и терял состояния, но, наконец, отошел от игорных столов, лишившись ста тысяч долларов. То была малая толика миллионов, которые я мог потратить, но за эти несколько дней я понял: никакой хаос случайности выбора не может заставить забыть о конечности жизни и творений рук человеческих.

Весной я вернулся домой, чтобы умереть. Не знаю, хотел ли я покончить с собой. Или, потеряв желание жить, возможно, верил, что смогу лечь в знакомом месте и сдаться смерти без необходимости накладывать на себя руки. Я еще не мог сказать, как я умру, но знал, что смерть — моя цель.

Дом в округе Бакс переполняли болезненные воспоминания об Элен и Бенни, а когда я прошел на кухню, выглянул в окно и увидел вишни, сердце мне сжало, как клещами. Деревья цвели, зеленые листочки едва проглядывали сквозь бело-розовое облако лепестков.

Бенни и я больше всего любили вишни в цвету, и я чуть не застонал от горя. Привалился к стене, не в силах даже дышать, из глаз покатились слезы.

Какое-то время спустя вышел из дома, постоял под деревьями, глядя на усыпанные цветами ветви. Бенни умер девятью месяцами раньше, но деревья, которые он любил, цвели, как и прежде, а потому, уж не знаю, что подвело меня к этому выводу, их цветение означало, что какая-то часть Бенни продолжала жить. Я изо всех сил старался понять эту безумную идею… и внезапно все лепестки опали. Не несколько. Не сотня. В течение минуты все до единого лепестки попадали на землю. Я не верил своим глазам. Лепестки валили так же густо, как снег в буран. Раньше я ничего такого не видел. Лепестки цветков вишни не опадают тысячами, одновременно, в безветренный день.

Когда феноменальное явление закончилось, я собрал лепестки с плеч и волос. Пристально разглядел их. Они не скукожились, не завяли, ничем не заболели.

Я поднял голову.

На обоих деревьях не осталось ни одного цветка.

Сердце у меня гулко забилось.

Вокруг моих ног поднявшийся легкий западный ветерок начал шевелить опавшие лепестки.

— Нет, — вырвалось у меня, и в голосе слышался такой испуг, словно я не смел признаться даже себе, кому я говорил нет.

Я отвернулся от деревьев и побежал в дом. На ходу последние лепестки свалились с моих волос и одежды.

В библиотеке, доставая из бара бутылку «Джека Дэниелса», я понял, что все еще сжимаю лепестки в кулаке. Бросил их на ковер, вытер ладонь о брюки, словно прикасался к чему-то грязному.

Поднялся в спальню с бутылкой и пил до потери сознания, отказываясь признать причину, заставившую меня напиться. Говорил себе, что она не имеет ничего общего с вишнями, что я пью, стараясь забыть несчастья последних лет.

Атеизм действительно стал для меня навязчивой идеей, отбросить которую не было никакой возможности.

* * *

Я проспал одиннадцать часов и проснулся с больной головой. Выпил две таблетки аспирина, постоял под обжигающе горячей водой пятнадцать минут, потом минуту под холодной, энергично растерся, выпил еще две таблетки аспирина и спустился на кухню, чтобы сварить кофе.

Через окно над раковиной увидел вишневые деревья. Зеленые листочки едва проглядывали сквозь бело-розовое облако лепестков.

«Галлюцинация», — с облегчением подумал я. Вчерашняя пурга из лепестков была галлюцинацией.

Выбежал во двор, внимательно осмотрел зеленую траву под деревьями. Обнаружил лишь несколько лепестков, сорванных ветром.

С облегчением, но где-то разочарованный вернулся на кухню. Сварил кофе. Налил чашку. И тут вспомнил про лепестки, которые бросил на пол в библиотеке.

Выпил две чашки кофе, прежде чем набрался мужества и заставил себя пойти в библиотеку. Лепестки лежали там, где я их и бросил — пожелтевшие, скукожившиеся. Я их поднял, сжал руку в кулак.

«Нет, — сказал я себе, — ты не должен верить в Христа, в Бога-Отца или какого-то бестелесного Святого духа.

Религия — это болезнь.

Нет, нет, ты не должен верить в эти глупые ритуалы, в догмы и доктрины. Фактически, ты не должен верить в бога, чтобы признавать существование загробной жизни.

Иррационально, нелогично.

Нет, подожди, подумай об этом. Так ли невозможно, что жизнь после жизни совершенно естественна, что в этом нет ничего божественного, это явление природы? Гусеница проживает одну жизнь, потом трансформируется и живет снова уже как бабочка. Тогда, черт побери, почему не предположить, что наши тела — это гусеницы, а души улетают в другую реальность после того, как более не могут использовать тела? По сути, та же трансформация, что и у гусеницы, только более высокого порядка».

Медленно, со страхом, но и с надеждой, я прошел через дом, вышел из двери черного хода, направился к вишням. Встал под ними, разжал кулак, открыв лепестки, оставшиеся от вчерашней пурги.

— Бенни? — с благоговейным трепетом позвал я.