Избранные произведения в трех томах. Том 1

— Значит, не овес бы вам пришлось жать, а вертеть ручку медогонки и с медом на базар ездить. Но это шуточки, мы говорили о серьезном. Скажем, наука. Сельское хозяйство без нее уже не мыслится. Вы говорили о трудностях работы специалиста в деревне. Отчасти вынужден и я с вами согласиться. Трудно, да. Но чем трудно? Многое из того, что я знаю, знают и колхозники, вот беда! Яровизация? Знают и умеют ее проводить по всем правилам науки. Использование минеральных туков? Знают. Правильно обработать почву? Обойдутся и без меня. Организация труда, расстановка людей? Есть свои прекрасные организаторы. Что же остается на мою долю? Сводки для районных организаций составлять? Счетовод щелкает их как семечки.

— Не правы, не правы, Петр Дементьевич! — Катя замахала на него варежкой. — Все, о чем вы говорите, агроном должен обобщать, превращать в единую стройную систему борьбы за урожай. Вот его место — главный инженер!

— Туманно.

— Ничего не туманно. Я, например, не только лечить буду, я буду внедрять профилактику, гигиену, заниматься санитарным просвещением. Я добьюсь, чтобы исчезли тараканы, клопы, я…

— Козе хвост оторву?

— Да, да, и оторву!

Катя говорила запальчиво. Своей запальчивостью она нравилась Лаврентьеву.

— Рвите, — сказал он, — рвите все хвосты, действуйте, благословляю. У вас, уверен, получится. Через двадцать лет мы встретимся на асфальтированной улице Воскресенского, когда гектар здешней земли будет родить по десять тонн пшеницы.

— Через двадцать лет! Утешили. Мы к тому времени будем…

— Далеко не стариками, не преувеличивайте. Сорок восемь, пятьдесят лет — не старость. Так вот, повторяю, встретимся, присядем на скамейке под каштанами — не исключено, что возле фонтана, — и поговорим, вспомним наш разговор. За двадцать лет такое произойдет!.. Предоставляю вам дальше додумывать самой. Ирина Аркадьевна утверждает, что вы мечтательница и фантазерка.

— Это она фантазерка, а не я. Она меня такой придумала. Видит во мне моего отца. Она его очень любила. Она и сейчас его любит, через столько лет! Теперь такой любви не бывает.

— Екатерина Викторовна! — Лаврентьев посмотрел на нее с укором. — Не могу верить, что слышу это от вас. Вы повторяете чужие пошлости.

— Да, не бывает, не бывает! Вот! — упрямо настаивала Катя.

Лаврентьев вновь взглянул на нее. «Может быть, — подумал он, — любовь обошла ее стороной, обделила; так о любви ли с ней спорить?»

Обратно они шли медленно, молча, шли иной дорогой, по полям, изъезженным полозьями саней, меж конусами черных удобрений. Возле села, подхлестывая лошадь, их нагнал Павел Дремов. Он стоял в санях, измазанных навозом, у ног его лежали вилы.

— Товарищ Лаврентьев! — Павел придержал вожжи, поравнялся. — Что скажу… Давно хотел. Не занятие это мне.

— Что? Навоз возить?

— Вообще возчицкое дело. Антон говорит — народу мало. Где мало! И подростки есть, и дедов наберется… Не моя специальность. По специальности бы, а?

— Какая у вас специальность?

— По ремонту танков в походной мастерской работал.

— Слесарь? Токарь?

— Не совсем. Подсобник, но… — Почувствовав, что Лаврентьев может ему возразить: какая же это специальность, Павел поспешил объясниться: — За три года к моторам пригляделся, к инструменту. Маракую.

— Моторов у нас нет, в кузнице штат полон. Понадобится ваша специальность — вспомним.

— Так, значит, и ворочать мне вилами?

— Ворочать. Народу мало, Антон Иванович правду сказал. Кто этим заниматься будет? — Лаврентьев обвел рукой, указывая на поля. — Так рассуждать: «специальность» — никого и для полевых работ не сыщешь. Один — кузнец, другой — столяр, третий — веревки вить мастер, четвертый — лодки строить, пятый, двенадцатый — еще что–нибудь. Даже Савельич, говорят, старый шорник. А навоз лежи на скотном?

— По науке, можно бы и конвейер какой соорудить, подавать его сюда, навоз этот. — Павел заметно злился…

— Со временем и конвейер будет. А пока — вот так, возить надо, на саночках. Проекты строй, мечтай, но дело свое делай.

— Возьму и брошу, в леспромхоз уйду.

— Посмотрим.

Катя держалась в отдалении. Ее удивила перемена, происшедшая в Лаврентьеве. Только что сам мечтал, фантазировал, заглядывал вперед, в будущее, — и вдруг в одну минуту стал непреклонным, даже губы сжал и напряг скулы, резко осаживает колхозника, который, в сущности, прав, по ее мнению, безусловно прав, добиваясь работы по душе.

Когда разгоряченный Павел хлестнул вожжами лошадь и умчался к селу, она высказала это свое мнение.

— По душе — понятие растяжимое, — ответил Лаврентьев. — Я почти год работал в областном земельном управлении плановиком, это мне было не по душе — сводки, планы, ведомости… Жизни не видишь, в колхозы не пускают… Предлагали пойти на опытную сельскохозяйственную станцию. Научная работа… Диссертация… Ученая степень… По душе, и очень. Отказался, пошел сюда, потому что знал: здесь я нужен, здесь меня ждут.

— Что ж, — помолчав, сделала заключение. Катя, — вы коммунист, вам так и полагается.

— Павел тоже кандидат в члены партии.

— Суровая она, партия, слишком суровая.