Избранные произведения в трех томах. Том 1

Лаврентьев, заходя в мастерскую, досадовал на то, что ничем не может помочь мастерам. В институте читался курс механизации сельского хозяйства, говорилось там и о двигателях, но куце все это говорилось и куце читалось, без практических занятий, — так называемое «общее, знакомство», которое никому ничего не дает.

Самозваные мастера вручную шлифовали поршневые кольца, притирали клапаны. Антон Иванович забегал, спрашивал:

— К двадцать третьему будет? Он хотел, чтобы к празднику Советской Армии движок застучал и зажглась хотя бы одна лампочка. Задумываясь вначале о полутора тысячах, председатель готов был теперь и пятнадцать израсходовать, лишь бы не остановиться на полпути, лишь бы заработало сердце колхоза, как он образно окрестил двигатель. Он сам ездил в город — на лесопилку, в сельхозснаб, толкался в райисполкоме, достал небольшую динамо–машину, правдами и неправдами закупал медную проволоку, изоляторы, заблаговременно выхлопотал лимит на горючее: плотники у него отесывали столбы, мазали их комли вязкой, пахучей смолой.

— Неужто к двадцать третьему не будет? — тревожился он.

— Постараемся, Антон Иванович. Из кожи вон, — отвечал Павел, смахивая пот со лба; в мастерской жарко топилась печка — Карп Гурьевич не терпел холода.

Сам Карп Гурьевич отмалчивался, сопел носом, орудуя непривычной для его рук драчевой пилой.

— Петр Дементьевич! — часто восклицала в эти дни Ирина Аркадьевна. — Как это великолепно — свет! Я люблю деревню, привыкла, сроднилась с ней, но как всегда угнетал мрак! Ах, как он угнетал, особенно в первые годы моей жизни здесь. Не в детские, конечно, годы, а после возвращения из столиц и театров. Сидишь во мраке — думаешь о прошлом, о безвозвратно потерянном.

Катя давно уехала, Ирину Аркадьевну ничто не держало дома. И она делила свое свободное время между посещениями Людмилы Кирилловны и беседами с Лаврентьевым. Лаврентьев, после того как узнал историю Прониной, переменил свое отношение к ней, стеснения при встречах не чувствовал. Он делал скидку на некоторые старомодности в манерах и в словах Ирины Аркадьевны и видел теперь в ней вполне советского человека, которого горячо интересует жизнь страны. Хоть краем, бочком, но она прикоснулась к истокам этой жизни в далекие, неведомые нынешнему поколению годы, своими глазами видела ее зарождение, разговаривала, жила в общих землянках, ела из одного котелка с солдатами революции.

Ирина Аркадьевна умела рассказывать о людях, окружавших ее Виктора. Почти каждый вечер заходила она к Лаврентьеву посидеть часок–другой и однажды стала невольной свидетельницей его встречи с Елизаветой Степановной.

Елизавета Степановна пришла с мороза раскрасневшаяся и оторопела в дверях: никак не ожидала, что, кроме нее, будет тут кто–то третий, — с глазу на глаз хотела поговорить с Петенькой. С Дарьей Васильевной поговорила, с Антоном Ивановичем, теперь Петенькино слово ей понадобилось. Антон Иванович не был строг. «Ничего, обойдется», — сказал он. А Дарья Васильевна накинулась: «Вкривь и вкось идет у нас дело, Елизавета. Друг друга подводим. Чего таилась, зачем скрытничала? Нехорошо. За Лаврентьева не хлопочи, человек он крепкий. О себе подумай».

Елизавета Степановна целый день думала. Пришла, — готова была в ноги Петеньке поклониться: прости, мол, навредничала. На грех тут эта Пронина случилась. Но отступать было поздно.

— Петр Дементьевич, я по делу…

— Знаю, по какому. Не стит, Елизавета Степановна, расстраиваться. — Он улыбнулся, видя, в каком замешательстве старшая Звонкая, как крутит и рвет она концы своего платка. — Присаживайтесь. Спасибо вам…

— Да разве думала я, что выйдет так нескладно, — еще пуще зарделась она, по–своему истолковав его благодарность. — И Антона прошу и Дарью: мне выговор дайте, а не агроному: моя вина. Смеются, да и только.

— При чем тут выговор! Выговора никакого не было и нету. Откуда вы взяли выговор? — удивился Лаврентьев. — Я о телятах, о холодном методе. На практике его подтвердили. Вот за что спасибо.

К жалостливому готовилась разговору Елизавета Степановна, со слезами, трогательными вздохами, — поворачивалось же на производственное совещание, в котором даже Ирина Аркадьевна смогла принять посильное участие.

— Человеческий организм, если его изнежить в тепле, и то теряет стойкость. Что же говорить об организме животного, — сказала Пронина, поправляя белоснежные кружева на рукавах. — Удивительно, как мудро, Петр Дементьевич! Это, вы говорите, по–мичурински? Но Мичурин ведь растениями занимался.

— Он занимался законами управления природой, Ирина Аркадьевна, — общими и для животного организма, и для растений.