Избранные произведения в трех томах. Том 1

Отвечая на вопрос зоотехника, планируется ли в колхозе отдельный кормовой севооборот, Лаврентьев заговорил о том, что вообще все севообороты — и полевой, и кормовой, и на овощных участках — придется в корне пересмотреть, что они составлены без учета особенностей воскресенских почв и что он уже начал такой пересмотр, введя с будущего года еще одно поле пропашных. Услыхав это, Серошевский немедленно поднял руку.

— Разрешите, Сергей Сергеевич?

— Прошу.

— Товарищи, мы все знаем агронома Лаврентьева, — заговорил Серошевский деловым, будничным тоном. — Инициативный, вдумчивый агроном. Я признаю свою ошибку, совершенную мною на исполкоме летом. Перегнул. Своевременно меня поправили. Но, извините, агроном Лаврентьев снова, по–моему, заблуждается. Во–первых не пропашные, а клевера бы ему следовало сеять. Нельзя же целому полю работать вхолостую. Во–вторых, что же это такое! Опять самостийность. Он ломает, пересматривает севооборот — святая святых планового землепользования, а мы об этом ничего не знаем. Разве трудно было согласовать с районом? Ум хорошо, два лучше. Я разослал инструкцию о севооборотах… Кстати, во избежание анархии и для проверки исполнения мною разработана система. Она заключается в том, что при каждой инструкции, вышедшей из отдела сельского хозяйства, имеется отрывной талон. Адресат обязан расписаться на нем: получил, прочел, — и отослать обратно. Ни единой расписки от агронома Лаврентьева, простите, мы не получили.

— Давно введена такая система? — спросил Карабанов.

— Уже четыре месяца, — с готовностью ответил Серошевский,

— Жаль, не знал об этом раньше. Я, кажется, вас прервал. Продолжайте.

— Я, собственно, уже кончил, Никита Андреевич. Я выступил с целью сказать о несколько вольном отношении агронома Лаврентьева к агротехническим указаниям, исходящим от руководящих организаций. Для всех они обязательны, только для товарища Лаврентьева — звук пустой. Я считаю…

— Слова! Прошу слова! — Лаврентьев поднялся, подошел к столу президиума, разложил на углу пачку папиросных листов, густо исписанных на машинке, и раскрытую книгу; как показалось встревоженному Серошевскому, в ней были стихи.

— Прошу не думать, товарищи, — заговорил Лаврентьев, хмуро поглядывая на членов президиума, — что я выступаю в порядке самозащиты. Я выступаю в защиту сельского хозяйства нашего района. Даже если бы сейчас передо мной не говорил о своих инструкциях товарищ Серошевский, о них заговорил бы я. Это мой особый вопрос исполкому, но он связан со всем предыдущим, и думаю, что и с последующим. Мы знаем об агротехнике передового земледелия, мы слышим о ней повседневно, мы о ней читаем в газетах, ее разрабатывают передовики социалистических полей и советские ученые. Она творит чудеса. Что же происходит в нашем районе? Как высока агротехника и как ею руководят? Прослушайте, пожалуйста, — он взял в руки раскрытую книгу, — несколько строк, не очень понятных, но очень поучительных:

Ранней весной, когда от седых вершин ледяная

Влага течет и Зефир рыхлит праховую землю,

Пусть начинает тогда мычать при вдавленном плуге

Вол, и пусть заблестит сошник, бороздою оттертый.

Нива ответит тогда пожеланиям всем хлебопашцев…

Дальше:

Также терпи, чтобы год отдыхало поле под паром,

Чтоб укрепилось оно, покой на досуге вкушая;

Или златые там сей — как солнце сменится — злаки,

Раньше с дрожащим стручком собрав горох благодатный,

Или же вики плоды невеликие, или лупинов…

Тяжелый гекзаметр непривычно звучал в кабинете председателя райисполкома. Люди слушали, переглядывались недоумевая, кое–кто думал: «Неужели это Серошевский написал? С ума сошел, что ли, — стихами!»

— Если не очень надоело, еще несколько строк. — Лаврентьев перевернул страницу…

— А с промежутками в год — труд спорый: лишь бы скупую

Почву вдоволь питать навозом жирным, а также

Грязную сыпать золу поверх истощенного поля.

— Я, конечно, мог бы читать и читать сотни таких строк необычного наставления земледельцу. Но прочту десять строк из другого наставления. Вот они: «Весновспашку надо начинать, как только оттает земля, отбросив так называемые «сырые настроения». Чем раньше, тем лучше, потому что…» Ну, это неважно — почему. Слушайте: «Ни в коем случае нельзя выворачивать подзол, если в колхозе нет достаточного количества навоза». Это вам не что иное, как стихотворное «будет довольно ее поднять бороздой неглубокой». Сравним дальше: «отдых поля под паром», «вкушение покоя на досуге», «обиду от плевл», «дрожащие стручки гороха» и «вики плоды невеликие», затем «жирный навоз», «грязную золу», «пользу от мотыги», «наклоненный в сторону плуг меж гряд» с тем, что мы услышим еще. — Лаврентьев перебирал листы папиросной бумаги, читал общие, давно известные положения о плодосмене, о нормах внесения золы и навоза в почву, о пропашке борозд и окуривании. Говорилось это проще, понятней, чем в книге, но ничего нового по сравнению с ней слушателям не давало.