Избранные произведения в трех томах. Том 1

Смущенный и раздосадованный, Терентьев хотел было уже распрямиться во весь рост, распушить усы и ответить что–нибудь такое, на что у Лукерьи и слов бы не нашлось. Но выполнить свое грозное намерение не успел. По тропинке, в сопровождении Лукомцева и Маргариты Николаевны, быстро шагал Долинин. Терентьев просительно посмотрел на Лукерью, но она сидела, сурово поджав губы, и не оборачивалась в его сторону.

— Принимайте гостя, — сказал Долинин, подходя.

Лукомцев поздоровался и, заметив стоявших на вытяжку Бровкина с Козыревым, подошел к ним.

— Ну как, не обижают вас тут?

— Что вы, товарищ полковник! — ответил Козырев. — Окружены всенародной заботой. Пивом вот поят.

— Товарищ полковник, отведайте, — поднесла кружку Лукерья Тимофеевна.

— А без тебя такое дело, как вскрытие бочки с пивом, обойтись, конечно, не могло? — шепнул Долинин Терентьеву, пока военный гость прихлебывал из кружки и одобрительно кивал головой.

— Почему не могло? Могло, Яков Филиппович. Случайно зашел. Вижу, толпа… Что такое, думаю. И зашел.

— Опять с ружьем? Что–то подозрительно.

Терентьев снова искоса взглянул на Лукерью. «Эх, продаст, холера–баба!» — думалось ему, и в голову не приходило ничего такого, что помогло бы выпутаться из трудного положения.

Отведав пива, командир дивизии разговорился с трактористами, рассказал им о недавних боях, сообщил, между прочим, что Бровкин с Козыревым взяли двоих пленных, воевали умело и храбро и за это представлены к наградам.

Ни Бровкин, ни Козырев никогда и словом не обмолвились в колхозе о своих подвигах, — все больше укоряли друг друга за какие–то старые и новые грехи. Если же и пускались в воспоминания, то о жизни довоенной, о работе на заводе, А Бровкин еще и о первой мировой войне не прочь был порассказывать. Теперь, оказывается, они — герои. Ребятишки с восхищением и завистью глядели на них, точно в первый раз видели.

Долинин тем временем, взяв под руку Терентьева, отвел его в сторону, к поросшему ракитовыми кустами овражку.

— Ну, какое ты там вранье заготовил, выкладывай, — сказал он оторопевшему начмилу, когда убедился, что их разговора никто не слышит. — Будто бы я не знаю, что ты опять охотился. Что у тебя в сумке?

— Яков Филиппович, прости еще разок! Не удержался. — Терентьев начал скрести затылок. — Больше…

— Ты уже давал слово. Довольно! Мы с тобой товарищи, но, как еще до нас сказано: дружба дружбой, а служба службой. Своим поведением ты и работников отделения развращаешь, и вообще всем окружающим подаешь самый дурной пример. Я буду вынужден требовать от твоего начальства, чтобы тебя отправили куда–нибудь в тыл: в Устюжну или в Пестово. Вот там и ходи на охоту и лови рыбку. Видно, ты уже староват для настоящей работы.

— Яков Филиппович! — Терентьев схватил Долинина за руку. — Что угодно, только не тыл! Яков Филиппович, не клади позору на меня. Яков Филиппович… А что до дурного примера — не берут же его с меня. Вот сейчас Лукерья отчитывала за это же самое, за что и ты. Ей–богу, крепко, отчитала, Яков Филиппович. Сделай еще опыт, а? Дело–то у меня не завалено. А охоту брошу!

— Ты болтун, верно Наум Солдатов о тебе говорит, — уже менее решительно сказал Долинин. — Посоветуюсь с Пресняковым, там видно будет. Но только запомни: это последний с тобой разговор. Самый последний. Человек, не умеющий держать слово, уже не человек, а полчеловека. Посмотри на Маргариту Николаевну, на ребят–трактористов, на Цымбала, на ту же Лукерью, на всех погляди — как работают! Не хуже, чем на фронте: ни сна, ни отдыха. А ты!..

Терентьев стоял с поникшей головой, огорченный, испуганный возможностью оказаться в тылу. Он не раз просил свое начальство послать его в действующую армию, но начальство не отпускало. Ему говорили: «Ты опытный работник и нужен на ответственном участке в прифронтовой полосе». И вдруг — отправиться в тыл! Нет, он готов зарыть ружье в землю, только бы Долинин не привел свою угрозу в исполнение.

— Ну, ладно, разгоревался, пойдем! — позвал его Долинин. — Еще будет время, побеседуем.

Они вернулись к трактору. Лукомцев говорил тут Маргарите Николаевне:

— Итак, чтобы вам не утруждаться, дорогой товарищ председатель, мы пришлем свои машины. Видите, как получается: у вас приходится брать продукцию. На своем огороде мы только тыкву вырастили. Плохие огородники!

— Зато воевали хорошо, — возразила Маргарита Николаевна. — А что касается тыквы, это же чудная вещь — тыква! Попробовали бы, как готовит ее Лукерья Тимофеевна!

— Если как пиво, то отлично, надо полагать!

— Опять хвалят! — сокрушенно вздохнула стряпуха. — Ежели только хвалить да хвалить, самого лучшего повара испортить можно. Я уж и то понимать перестала: что плохо, что хорошо.

— Критика, значит, нужна? — спросил Долинин.

— Истинно, Яков Филиппович! — горячо подхватила Лукерья. — Без нее никак; всегда со стороны–то видней.

Лукомцев ушел с Долининым и Маргаритой Николаевной. Вслед за ними побрел обескураженный Терентьев. На подводе его нагнала Лукерья Тимофеевна.

— Садись, усатый! — предложила она добродушно. — Подвезу. А то надулся пивом, что пузырь, того и гляди лопнешь.