Избранные произведения в трех томах. Том 2

Никогда никому не жаловалась в Набатове на свое горе Марина, — даже в семье Ворониных не могли отгадать, почему строгой монашенкой живет приемная дочка. Крепко держалась Марина. Но сейчас она почувствовала такое одиночество, что не выдержала, сама схватила руку Алексея, потащила его туда, к сиреневым кустам, среди которых на двух вкопанных в землю столбиках пряталась скамеечка деда Антоши, — низенькая, чтобы и ему и его малым собеседникам было на ней удобно.

Слезы катились по смуглому лицу. Марина их не утирала, слизывала языком с кривившихся губ. Говорила быстро, не останавливаясь.

Алексей слушал, смотрел в озеро.

Сероглазая тоненькая девчонка сбежала из дому в армию в то же второе лето войны, которым и он, ее семнадцатилетний ровесник, добровольно ушел во флот, — и кто мог подумать, что она так трудно начнет свою взрослую жизнь.

Она встретилась с командиром артиллерийского дивизиона еще здесь, недалеко от дома, на берегу Волхова. Как три дня, в боях, в тревогах прошли три года. Вот, казалось, рукой подать — конец войны. Как о близком, заговорили они о мирном, отвоеванном счастье. И все изменилось в полчаса. Бой длился несколько минут, а унес сотни жизней. Унес он и самую дорогую для Марины жизнь…

Марина долго, со всеми подробностями, рассказывала об этом Алексею…

— Вот, Алеша, теперь ты знаешь все, — закончила она и прижалась щекой к его плечу.

Алексей молча гладил ее руку. Он тоже мог бы рассказать о том, как смерть подступала к нему возле каменистого ладожского островка Сухо. Мог рассказать, как коченеет тело в зимней воде, как выглядит мир, если смотреть на него из–под зеленого озерного льда. Но к чему эти рассказы? Для него пережитое в войну — эпизоды, для Марины — жизнь. Слова не нужны. Обнять бы сестренку, прижать к груди… Да разве это сделаешь? Сестренка как будто бы, а вот не можешь держать себя с ней как с Катюшкой.

Не заметили Марина с Алексеем, как солнце совсем погасло в тучах, как взвихрились ветры–вьюнки, закрутили на береговом песке сухие стебли тростника, как возник далекий ровный гул и забелели на озере косматые барашки.

Пришли в движение и листья сирени. Марина поежилась в легком шелковом платьице. Алексей набросил ей на плечи полотняный китель. Блеснула молния, осветив изнутри синие ущелья туч. В первый раз за этот трудный день Марина вздохнула всей грудью. Шла гроза, разряжала напряжение в природе.

На секунду снова затихло, будто кто–то отступил для разбега, замерли в безветрии листы окрестных кустов. Затем с неба водопадом обрушился ливень.

Держась за руки, Алексей и Марина побежали к бане: до нее было ближе, чем домой. Мокрые, отряхивались в тесном предбаннике. На улице хлестали молнии, огромным вальком там катали белье. С крыши на землю падали шумные потоки. А в бане было сухо и тепло, пахло дымными булыжниками, пирамидой сложенными на каменке, березовыми вениками, — пахло детством.

— В озере, наверно, страшно, — сказала Марина.

— Баллов пять, не больше, — ответил Алексей. — Не страшно.

Она посмотрела на его измокшую фуражку с капустой, на обветренное лицо и улыбнулась:

— А помнишь, как я была твоим матросом, Алеша? Какое замечательное время прошло! Неужели никогда больше такого не будет?

3

Сергей Петрович огляделся: сотни полторы добрых. Не только набатовские собрались, а и гвоздковских увидел председатель, подсосонских. На длинных скамьях, вынесенных из клуба под старые яблони, становилось тесно. Из ближних к саду домов тащили табуреты, стулья, а кто, раскинув куртку или кожушок, усаживался прямо на парную после вчерашней грозы землю — на тот нетолстый слой перегноя, под которым — копни его на полштыка или ударь покрепче каблуком — лежит белый, в узлы скручивающий стволы яблонь и вишен, тощий озерный песок.

Звоночка, такого, как у председателя райисполкома, в колхозе не было. Сергей Петрович постучал по столу; деревянным молотком, каким конопатят лодки, — на фанерной столешнице запрыгали и повернулись вкруг, своей оси большие председателевы часы с отщелкнутой крышкой. Сергей Петрович тронул их рукой, поправил, переложил на другое место листок с повесткой дня общего колхозного собрания.

— Первый вопрос — о ходе выполнения плана, второй — разное. Кто за? Кто против? Так. Понятно. Ну, значит, продолжаем. По первому вопросу докладчиком придется быть мне.

Докладчик откашлялся, начал:

— Вот так же заседали мы в апреле. Шуму было сколько! Что решили? Решили не отставать от Ленинграда, от всей страны, идти в ногу, годовой план к Седьмому ноября выполнить. А что получается? Август, как говорится, на дворе…

— Неверно! — бухнул густой бас старшего из воронинских сыновей — звеньевого Василия Кузьмича.

— Как неверно? Верно! — быстренько ввернул Ивантий, сидевший на корточках возле стола президиума. К этой его позе все давно привыкли. — Сам глядел на календаре в сельмаге — август!

Но Василий Кузьмич как бы и не слышал Ивантиевых выкриков.