Избранные произведения в трех томах. Том 2

Но увидеть Катю хотелось неотвратимо. Алексей свернул с дороги в кусты и подкрался так близко к телеге, что Катя была теперь от него в каких–нибудь пятнадцати шагах. Женщины подходили к ней, подхватывали на плечи корзины с рассадой и уходили. Катины пальцы быстро перебирали зеленые ростки, глаза были опущены к ним. Алексей не видел глаз, но видел лицо — не такое румяное, как прежде, — похудевшее, привычной улыбки на нем не было. И все же она оставалась для Алексея все той же милой Катюшей, без которой не будет у него счастья на земле.

Алексей простоял в кустах не меньше часа. Солнце совсем опустилось к горизонту, стало сумеречно. Огородницы собирали тяпки, лопаты, лейки, складывали их возле дороги. Возчик выпряг лошадь из телеги с бочкой, вскочил верхом и зарысил к усадьбе. Катя сбросила серый халат, в котором работала, свернула в узел, осталась в знакомом Алексею стареньком полосатом платьице. Оно ей было узко…

Алексей почувствовал, как у него замерло сердце, как захватило дыхание и по спине прошел холод. Он давным–давно уже не думал, можно или нет исправить что–нибудь в его отношениях с Катей, — конечно же, нет. И шел сюда он совсем не для каких–то исправлений, просто повидать ее, и больше ничего. Но почему же стало теперь так тоскливо, так черно, так безнадежно на душе, как никогда не бывало? Неужели в нем еще жили до сих пор тайные мечты, и только в эту минуту, когда Катя сняла свой просторный халатик, мечты его были окончательно похоронены?

Катя пошла тоже к усадьбе, поле опустело, остались на нем бочка с водой, тяпки и лейки и телега с остатками рассады, накрытая брезентом. Алексей подошел к телеге, стал на то место, где только что стояла Катя, поднял брезент, потрогал ростки, которые трогала Катя, и устало опустился на грязный ящик, сброшенный на землю.

Он просидел на ящике до темноты и только тогда ушел с поля. Проходя через усадьбу, он всматривался в освещенные, задернутые занавесками окна. За которым из них живет Катя, что она сейчас делает?

Дома он застал Тоню, как всегда, над книгами. Тоже взял в руки книгу, прилег с нею на диван, но не читал, смотрел на сестру и думал: вот единственный, кроме матери, человек, который его по–настоящему любит. А он не ценит этой любви, даже чурается ее.

— Сестренка, — спросил он грустно, — как ты думаешь, что со мной будет?

— Какой–то ты, Алеша, странный сегодня, — с удивлением ответила Тоня. — И вопросы задаешь странные. Почему с тобой должно что–то быть?

— Потому, сестренка, потому…

Он рассказал Тоне все, что увидел в подсобном хозяйстве, что думал по этому поводу, — обо всем.

— Я знала, давно знала. Только не хотела тебе говорить. — Тоня присела поближе к Алексею, на диван. — А разве тебя это еще волнует, Алеша?

— Как ты думаешь?

— Думаю, что да, если ты переживаешь. Не надо, Алеша. Зачем?

— Смешная девчонка — «зачем?»

2

Скобелев страдал напрасно; напрасно он хранил тайну Катюши Травниковой. Тайны никакой не было, и вообще все было совсем не так, как он полагал.

Случайно встретив Вениамина Семеновича с Лидой в городском саду, Катя и не подозревала тогда, что когда–нибудь станет его женой. Но уже в тот день он удивил ее, заинтересовал, Катю восхитили его знакомства, его намерения, вся его необыкновенная жизнь. Влюбленная в историю, Катя всегда жила в несколько романтическом, ею же самою и созданном мире. Когда она училась в школе, ее кумирами были люди, сыгравшие в истории выдающуюся роль, — такие, как пламенный Рылеев или Чернышевский — человек стоической жизни. Она искала вокруг себя похожих на них, и тогда ей очень нравился учитель физики, который, как однажды писали в газете, во время ледохода спас из воды женщину с семилетней девочкой. Это был Катин герой детских лет. Человек разносторонний, человек больших убеждений, человек воли, упорно идущий вперед, — вот кого увидела она в Вениамине Семеновиче с первого раза. И ее потянуло к нему, точнее — к тому миру, в котором он жил, к тем интересам, которые были его интересами. Воспользовавшись тем, что Вениамин Семенович пригласил ее в клуб, Катя вскоре туда зашла. Открыть дверь в его кабинет она, пожалуй бы, и не решилась — ее характер был совсем не такой, как у тех людей, которых она избирала себе в кумиры, — но открывать дверь и не понадобилось — Вениамин Семенович сам увидел ее в коридоре. Через несколько минут она уже рассматривала книгу знаменитого историка с дарственной надписью: «Дорогому другу на добрую память». Надпись, правда, была безыменная. Но подпись, подпись!.. Кто мог сомневаться в подлинности этой подписи! Она читала затем письмо какой–то артистки, которая очень хвалила режиссерские способности Вениамина Семеновича и восклицала в конце: «Только от зависти они обвиняют тебя в формализме. Держись, не сдавайся. Это всё интриги».