Избранные произведения в трех томах. Том 3

Гуляев даже приводил с собой этого Алексахина. Довольно симпатичный молодой человек. Но какой–то уж слишком стесняющийся. Искра сказала об этом Гуляеву. Тот ответил, что когда стесняются — это лучше, чем когда в избытке нахальство и развязность. Из нахала уже ничего иного не получится, так и будет нахал, а из стеснительного может замечательный человек вырасти. Пусть только свою силу почувствует. Этот Алексахин своей силы еще не знает, сегодня для него верхом творческих успехов кажется то, что Томашук ставит его паршивенькую пьеску. После того как будет закончена новая пьеса и когда по ней будет поставлен спектакль, Алексахин еще пожалеет, очень пожалеет о том, что слушался этого Томашука. Со стыда сгорит.

Пьесу Алексахин должен был закончить к открытию Двадцатого съезда партии. Этот день был уже недалек. Всюду подводили итоги всенародному соревнованию, которое было начато много месяцев назад в честь съезда. Каждая область, каждый город, каждое предприятие и каждый человек готовили какие–нибудь трудовые подарки. Гуляев вот торопил Алексахина с пьесой. Томашук и коллектив театра торопились выпустить к этому времени спектакль по предыдущей пьесе Алексахина. Дмитрий Ершов полностью освоил прокатку десятитонных слитков. Чибисов готовил подарок коллективу завода — вступал в строй новый большой дом. Директор на днях осмотрел его, обошел чуть ли не все квартиры, пробовал, как идет вода, хорошо ли работают выключатели, не слишком ли звукопроницаемы стены.

Окончательный список тех, кто должен был получить ордера на вселение, он только что подписал. Зоя Петровна унесла бумаги, директор открыл бутылку нарзана, пил колючую, стреляющую воду.

— Возьмите трубочку, Антон Егорович, — сказала Зоя Петровна, вновь приоткрыв дверь. — Из обкома.

Заведующий промышленным отделом спрашивал, получил Чибисов или еще не получил журнал… Он сказал название.

— Нет, не получил. Мы его, кажется, и не выписываем.

— Найди. Критикуют тебя там. Крепко критикуют.

Только положил трубку, снова звонок. Горбачев из горкома.

— Предупреждал я тебя, Антон Егорович, предупреждал! — сказал Горбачев довольно зло. — И напрасно я полиберальничал, на бюро тебя не вызвал. Выговор был бы тебе хорошим освежающим душем. Читай теперь и радуйся.

Попросил Зою Петровну отыскать журнал. Оказалось, что на заводе его еще не было. Позвонил Бусырину. У Бусырина в редакции журнал был, но Бусырин статью не читал, собирается прочесть вечером.

— А чья статья? — спросил Чибисов.

— Помнишь, литератор приезжал, автор книги «Нужные мысли»? Его. Большое сочинение, вот листаю — страниц тридцать журнальных. А называется «Сталь и стиль».

Послали курьера в редакцию, привезли журнал. Чибисов раскрыл на той странице, где действительно так и было написано: «Сталь и стиль». Он читал, и сердце у него сжималось. Вся статья была посвящена ему. Автор «Нужных мыслей» умел писать зло. Чибисов представал на страницах статьи душителем нового, изображался самодуром: чего моя левая нога хочет; его называли перерожденцем, для которого не существует ни партийной, ни государственной дисциплины. Автор поддерживал корреспондента, который о мытарствах Крутилича писал в областной газете, утверждал, что на заводе и в городе смазали все вопросы, подымавшиеся в той статье, что горком не принял никаких мер по отношению к Чибисову, что Крутилич по сей день терпит лишения, хотя директор завода и заверил, что изобретателю предоставят все условия для плодотворного труда.

«У нас в литературе, — читал Чибисов, — создали тип современного бюрократа — малоодаренного, оторвавшегося от народа, страдающего массобоязнью. Он отсиживается в своем кабинете, со ступенек учрежденческого крыльца ступает на ковры своей персональной машины и выходит из нее на ступеньки дома, в котором квартирует. Он давно не ощущал реальной земли под своими подошвами».

«Есть такой тип бюрократа, есть. Но таков ли Чибисов? — спрашивал автор статьи. — Нет, он не таков. Доверчивые могут обмануться. Чибисов иной. Он любит хаживать по цехам. Каждого заезжего он готов угостить подобной экскурсией и угощает безмерно, как Демьяновой ухой. Он хаживает и по квартирам рабочих, так сказать, «в народ». Он может ночью прийти в мартеновский или в доменный цех, попить чайку с мастерами и рабочими, угоститься их домашними припасами. Он хитер, он обладает искусством камуфляжа. Он не станет опровергать критику, он не пойдет срывать стенгазету, он не пошлет опровержение на статью. Он добродушно улыбнется, скажет: «Так нас, так, бюрократов!» Он даже примет меры по сигналам печати: кого–то распушит, кого–то разнесет, о том, о другом распорядится. Он знает — он обрел такой опыт, — что с критикой надо бороться, признавая и приветствуя ее на словах, а на деле тихо опуская в песок».

В статье много говорилось о Крутиличе, об Орлеанцеве, об их талантах, умении работать, поднимались вопросы изобретательства. Заканчивалась статья так: