Избранные произведения в трех томах. Том 3

Прочитав все, что было сказано о работе Виталия, все злые насмешки по его адресу, Искра стала читать статью сначала, по порядку. Главным объектом атаки был в ней не Виталий вовсе, а та часть коллектива театра, которая работала над постановкой спектакля об Окуневых. Вот где Томашук не жалел красок. Он высмеивал молодого драматурга, который, по его словам, попробовав поработать над глубокими, человеческими темами, понял, что это путь трудный, доступный лишь истинным художникам, и встал на путь иной — на путь лакировки действительности, прикрываясь, конечно, лозунгами социалистического реализма. Томашук восклицал: «Стоит задуматься над тем, почему наиболее горячо, наиболее яростно за вышеназванный метод выступает именно тот, кто боится вскрывать тайники, язвы и противоречия?»

За Алексахиным шел в статье Гуляев — «актер в прошлом талантливый, но в различных отступлениях от норм человеческого, общежития растративший свое дарование, потерявший способность играть характеры многогранные, богатые красками и, естественно, ищущий образов плакатных, схематичных, заезженных, над которыми не надо много трудиться». В нескольких местах статьи поминался директор театра Ершов, «бывший трубач духового оркестра, диктующий ныне свою волю людям искусства». Даже и худрук не был пощажен. Деликатно, но все же вполне определенно Томашук говорил, что из соображений отнюдь не принципиальных этот выдающийся ученик и последователь выдающихся театральных мастеров уступил перед натиском лакировщиков, прикрывающихся знаменами социалистического реализма. В заключение еще раз вспоминалось имя Виталия, уже в связи с тем, что не случайно именно этот художник был приглашен и согласился оформлять именно этот спектакль. «Общность порочных взглядов на искусство, общность порочных методов свела здесь их всех воедино!» — писал Томашук. И заканчивал призывом не делать панацею из метода социалистического реализма, а всем вместе творить искусство социалистической эпохи, которое вберет в себя все методы, все течения и направления. «Мы будем ломать копья из–за метода и не достигнем подлинного искусства. Не лучше ли иметь прекрасные произведения, а какими методами они созданы — оставить это для изучения нашим потомкам?»

Искре захотелось немедленно побежать домой, броситься к Виталию и сказать ему все, что она думает об этой статье, об этом Томашуке и о безвольном поведении самого Виталия. Она даже по временам позабывала о своей собственной беде.

Но беда ее не оставляла, беда продолжала ходить вокруг. В конце смены в цех явились член парткома, товарищ от профсоюзной организации и инженер из заводоуправления; они сказали, что пришли по поручению комиссии, и долго расспрашивали Искру о том, как возникла у нее идея электроохлаждения кабины вагона–весов. Искре было очень горько оттого, что они не хотят верить ей с первого же слова, а непременно переспрашивают, непременно задают еще множество дополнительных, по ее мнению, совершенно излишних вопросов. Она даже сказала, не выдержав: «Вы разговариваете так, будто в милиции». Взглянув на ее усталое лицо, инженер из заводоуправления сказал: «Товарищ Козакова, ну что вы, право? Мы так подробно, так придирчиво расспрашиваем вас потому, что нас самих это дело глубоко волнует и мы хотим разобраться в нем до конца, чтобы уже никакой неясности не осталось». — «И все же неясно многое, очень многое», — сказал товарищ из профсоюзной организации. «Что же тут неясного, что вам неясно?» — воскликнула Искра. «Ну, вот представьте, — заговорил инженер, — представьте, что мы всему, что сказали вы, полностью поверим, а как тогда относиться к тем документам, которыми располагает партийный комитет?» — «Разве в тех документах есть хоть намек на то, что инженер Козакова воспользовалась, материалами изобретателя Крутилича, что она знала об этих материалах, что ей кто–то их показывал, говорил о них?» Искра волновалась так, что у нее тряслись руки. «Нет, этого там ничего нету», — ответил ей член партийного комитета. «Ну так вот, ну так вот! — Искра сжала руки в кулаки. — Ну так вот!» — повторяла она.

Все четверо сидели понурив головы, все четверо чувствовали себя плохо, все четверо искали выхода из проклятого тупика, в который их загнали бумаги, принесенные в. партийный комитет заместителем главного инженера товарищем Орлеанцевым, и комментарии товарища Орлеанцева к этим бумагам.

Смена Искры уже окончилась, а обследователи еще были в цехе. Они спускались в скиповую яму, они ходили к начальнику цеха, они разговаривали с рабочими. Искра не дождалась их ухода, переоделась и отправилась домой. Стоя на автобусной остановке, она впервые пожалела о том, что ее здесь не ждет, не окликнет Дмитрий Ершов. Он бы сказал ей что–нибудь определенное, он бы поддержал ее, он бы успокаивал. Она даже представила себе, как взял бы он ее руки в свои жесткие, царапающие, теплые ладони…

Виталий, к удивлению Искры, был дома. Он учил Люську складывать из кубиков «мама» и «папа». Голова у него была обернута полотенцем.