Избранные произведения в трех томах. Том 3

— Жаль. И очень, — сказал начальник порта. — Мне сдается, что сегодняшним заседанием мы только начинаем разбор этого дела и что нам придется к нему еще вернуться, и, может быть, не один раз. Что–то тут есть весьма дурно пахнущее. Чибисов, по–моему, тут ни при чем, а если и при чем, то лишь в том смысле, что так долго терпит безобразия у себя на заводе. И весь партком заводской виноват в том же: тянете, товарищи, тянете. Решительности у вас недостает. И с театром надо разобраться. Идеологический противник ищет щелку, чтобы туда подвести бикфордов шнур, а мы не даем ему отпора.

— В театре, в частности, ему дали крепкий отпор, — сказал секретарь горкома. — Там полностью победили здоровые, партийные силы.

— Вот и надо этим здоровым, партийным силам помогать. Больше помогать, чем мы это сейчас делаем. В силах партии, в силах горкома многое, очень многое.

Выступали почти все члены бюро. Разделяли точку зрения начальника порта о том, что горком обязан больше оказывать помощи партийным организациям в борьбе против всяческих чуждых влияний, оперативней реагировать на сигналы с мест. Никто не поминал всуе имени Горбачева, но каждый в душе считал — это можно было понять из выступлений, — что Иван Яковлевич значительно раньше должен был вынести такой сложный и серьезный вопрос на бюро.

В решении записали, что бюро горкома партии нисколько не сомневается в честности Чибисова, но что на заводе излишне затянули расследование дела Крутилича, Орлеанцева и Воробейного, что надо расследование ускорить и вынести на обсуждение рабочих и инженеров. И, кроме того, решили созвать партийный актив города и поставить на нем вопросы идеологии, вопросы активной борьбы против буржуазных влияний.

— Иван Яковлевич тут маленько слиберальничал, — сказал начальник порта, когда устроили перерыв и вышли в коридор покурить. — Хорошей души человек, честнейший, а тут недосмотрел.

— Вот сам и пострадал, — отозвался Бусырин. — Он к ним, к этим крутиличам, по–человечному, а они вот какую «человечность» ему в ответ.

23

В Москве Орлеанцев пробыл не месяц, а больше. «Нужные люди» в министерстве сказали по секрету, что ожидается важный пленум ЦК, есть смысл задержаться недельки на две, и устроили ему вызов якобы на инструктаж по внедрению кислородного дутья в мартеновское производство. Знакомые и приятели Орлеанцева были возбуждены, взволнованы, верили слухам, а слухи ходили самые разноречивые. И толки были различные.

Одни охали: плохо, мол, дело, есть проект ликвидации министерств, руководство народным хозяйством будет децентрализовано, в республиках, в областях возникнут какие–то координирующие хозяйственные органы. Значит, многим, кто давным–давно обжился в Москве, привык к своим кабинетам, к определенному укладу жизни, придется покидать Москву и тащиться невесть куда, где, может быть, даже еще и теплых уборных нет. «Скорее будут, — отвечали оптимисты. — Понастроите».

Другие уверяли, что ожидающаяся перестройка — замечательное дело и лишь в общих чертах можно пока что представить, какие неслыханные даст она результаты. Децентрализация позволит людям еще шире развернуться.

Были и такие, которые всячески намекали на то, что стоят очень близко к руководящим кругам и хорошо информированы, — они многозначительно и загадочно говорили: «Не волнуйтесь, ничего не будет. Там, — они указывали пальцем вверх, — согласия по этому вопросу нет. У некоторых там особое мнение. Все останется по–старому».

Два наиболее близких Орлеанцеву «нужных человека» говорили именно такое — совершенно противоположное. Один говорил: «Костя, не надейся. Сидеть тебе на заводе еще долго. Никаких изменений не будет. Старики не допустят. Они народ консервативный. Так что набирайся терпения». Другой уверял: «Костя, поверь мне, ты же знаешь, к кому я вхож, перестройка будет. И огромная. Координирующие органы на местах будут созданы. Жди, тебя вспомним, в какое–нибудь хорошее местечко перебросим — в Ленинград, например, или в Киев, в Харьков. А оттуда и обратный путь в Москву недалек».

Орлеанцев ходил по Москве, пытаясь разобраться в этих слухах. А разобраться было совершенно необходимо. В сельском хозяйстве, говорят, один весенний день год кормит, — настолько там важно не упустить подходящие сроки для посева. В общественной жизни, по твердому убеждению Орлеанцева, дело обстояло еще острее. Там, он считал, один правильно использованный момент мог надолго определить карьеру человека — или ты вознесешься, если угадал, или полетишь под откос, если ошибся.

Можно, конечно, выбрать и такой путь: честно работать, делать свое дело, и тогда, что бы ни происходило, ты всегда, независимо от того, куда и откуда дуют ветры, остаешься на своем месте. Но Орлеанцеву этот путь не годился. Так называемым своим местом довольствуются безнадежные середняки. И вообще, если говорить начистоту, то кто знает, где и каково это свое место для него, для Орлеанцева?