Избранные произведения в трех томах. Том 3

— О, — сказал писатель, — это в литературе не останется, Это низкопробно. Когда художнику изменяет идея, ему, как правило, изменяют и средства изображения. Не волнуйтесь, мы в этом разберемся. Рано или поздно, а разберемся. Тем, кто писал эти рассказы и повести, будет когда–нибудь стыдно. Очень стыдно! За что? А за то, что, в то время когда народ, удваивая, утраивая усилия, строит коммунистическое общество, вдет неудержимо вперед, они стоят в сторонке, и не только стоят в сторонке — это еще полбеды, — а даже и путаются под ногами, мешают шагать. Скажу вам честно, удел их жалок. Никогда не быть признанным народом — страшновато, а? А кто же тебя признает, если ты идешь не на помощь, а на помеху!

Два дня ездил Бусырин по степи вместе с писателем, на третий привез его в город, привел в редакцию, к своим кружковцам. Состоялась большая беседа по душам. Писатель легко сокрушил теоретические устои юных неодекадентов, разобрал по косточкам заумные результаты их практического следования этим теоретическим устоям, одобрил рассказ одного молодого врача, ответил на множество вопросов. Всем стало как–то легче после этой беседы, многое прояснилось. Кружковцы благодарили Бусырина за такую встречу.

А писатель гостил в городе еще несколько дней. Посмотрел спектакль об Окуневых. Отозвался о нем хорошо, хотя и сделал несколько серьезных критических замечаний. Захотел встретиться с кем–либо из Ершовых, поскольку, как ему объяснил Гуляев, Окуневы — это ершовский псевдоним. Его водили на завод, по цехам, разговаривал он с Дмитрием, с Андреем, побывал дома у Платона Тимофеевича. Поразила писателя домашняя библиотека Дмитрия. Он долго перебирал его книги. «Неужели вы и это читали?» — спрашивал, листая страницы толстого труда по истории русского искусства. «Читал», — отвечал односложно Дмитрий. «И это читали?» — в руках писателя были песни Беранже. «Читал», — ответил Дмитрий. «И это?» — писатель взвешивал на руке объемистые «Русские былины». «Читал и это».

Потом, когда сидели за чаем, писатель сказал:

— Жалко, что современного рабочего не могут увидеть те, кто вел рабочий класс на штурм самодержавия. Ильич, например, жаль, что не дожил до наших дней. Как все изменилось, как выросли люди!.. Да вы же, друзья мои, уже не просто рабочие, а рабочие–интеллигенты!

Дмитрий при этих словах подумал о Леле. Вот ведь Леля так же говорила о нем: «Разобраться если, ты ведь тоже, Дима, интеллигенция». По сердцу прошла грусть: писатель говорил что–то еще, но Дмитрий уже его слов не слышал.

25

— Я и пробовать не буду, и не показывайте мне, пожалуйста, — категорически отказывался Горбачев. — Нет, нет, не буду.

Сестра уговаривала его попробовать вышивать по канве. Она принесла пяльцы, нитки, альбом рисунков. Уверяла, что это очень интересно и, главное, совершенно отвлекает от мыслей, очень успокаивает нервную систему.

— Один министр в Москве… Заболел, так сейчас. же пяльцы потребовал.

— Вот стану министром, тогда и посмотрим, — отшучивался Горбачев.

Никакие горкомовские дела до него в больницу не доходили. Ни о чем серьезном посетители с ним не говорили — не разрешалось. Зато Горбачев очень много читал, и это ему запретить не могли, как ни старались. Читал книгу за книгой и с каждым днем убеждался в том, что в труде, в непрерывной работе слишком односторонне пополнял свои знания, слишком много интереснейших книг прошло мимо него. Он подписывался на все подписные издания, на все собрания сочинений, на трехтомники и двухтомники; продавщица из книжного киоска при горкоме оставляла ему все новинки; дом загромождался сотнями книг. Получив новую книгу, он листал ее, просматривал оглавление, говорил себе, что она очень интересная, непременно надо прочесть, и книга отправлялась на полку… И так год за годом накапливалась невосполнимая задолженность.

Лежа неподвижно на больничной койке, Горбачев пытался эту задолженность погасить. Анне Николаевне и Капе разрешали приходить и читать ему вслух, чтобы он не слишком перетруждал глаза.

Он увлекся сочинениями Ленина. Он не просто читал, он вдумывался в каждую строку, в каждое слово. Многое открывалось для него заново, когда он ленинские страстные выводы сопоставлял с фактами современности. Он понял, что то, о чем говорят сегодня, — ревизионизм, не что иное, как давно разоблаченный Лениным оппортунизм. Оппортунизм всегда страшен и опасен для революционного движения. Оппортунизм служит буржуазии, потому что, сохраняя революционную фразеологию, прикрываясь ею, стремится выхолостить революционную сущность марксизма, стараясь сделать так, чтобы народы, трудящиеся классы и в первую очередь рабочий класс утратили веру в социализм, в великие цели революционной борьбы, вообще бы отказались от дела революции и борьбы за социализм.