Избранные рассказы. Хронологически

-Потому что для птицы нужна, по крайней мере, клетка, иначе она загадит весь дом! – кричала я, неистово гоняя по комнате несчастную синицу. Я ненавидела её. Синицу. Ну и дочь, впрочем, заодно.

-Что ж, можно было бы и клетку сделать, - пробормотала она без малейшей надежды.

Наконец птица отчаялась и как в омут головой кинулась в чёрную пропасть холода.

-Прибери комнату, - сказала я устало и пошла готовить ужин на двоих.

К этому времени мы жили вдвоём с дочерью, потому что Вова от нас уехал.

Мы прожили вместе изрядно – было что вспомнить. И я вспоминала каждый день, в зависимости от настроения: что-нибудь хорошее, если хотелось погоревать, или что-нибудь плохое, если хотелось утешиться.

Я варила кашу нам на ужин и не знала, чего мне сегодня хочется больше: утешиться или погоревать.

Я вспомнила, как мы с Вовой весь май жили в Москве…

На праздник, 9 мая к нам пришли Миша с Галей. Мы смотрели из окна салют, а потом был стол. Ничего такого наготовлено не было, потому что мы жили контрабандой в комнате коммунальной квартиры и я не отваживалась занимать плиту. Я накупила готовой еды.

Была бутылка шампанского для нас с Галей и две здоровенных бутылки шестидесятиградусного рома для Вовы с Мишей.

Мужчины очень скоро принялись петь. То есть, распелся Вова, а глядя на него и Миша – сутулый худой интеллигент, он вдруг обнаружил в себе раздольную душу степняка, размахивал руками и даже порывался сплясать. Конечно, ничего этого он не умел, особенно петь: голос расщеплялся и дребезжал, а сам Миша испуганно сжимался, робея перед своим обнаглевшим голосом, как укротитель перед вышедшим из повиновения зверем. «По диким степям Забайкалья, где зо-о…» - тут голос срывался, Миша сурово прокашливался и продолжал на тон ниже: - «…лото роют в горах». Вова дирижировал, сдвинув брови, Галя сидела на диване и презрительно глядела на Мишу. Миша это чувствовал, но бунтовал.

Галя не пела. Она не рисковала, поэтому никогда не проигрывала.

А я вообще плохо пою. Время от времени я просила и ребят потише: всё-таки мы жили в этой комнате контрабандой, благодаря попустительству и человечности соседей. А человечностью нельзя злоупотреблять. Но заткни попробуй глотку этим интеллигентам, напившимся кубинского рома и вообразившим себя удалыми казаками.

В четвёртом часу постучалась в дверь соседка и, страшно смущаясь, попросила тише, потому что у неё болеет ребёнок.

Галя с бледным торжеством взглянула на Мишу.

Мы с Вовой пошли провожать их домой.

Уже было светло, пусто и прекрасно. Мы слонялись по самой середине гладкого, как озеро, Комсомольского проспекта и ждали машину. Наконец она обрушилась с горы метромоста с нарастающим гулом, и Миша с Галей уехали на ней.

Мы остались, но домой идти не хотелось – душа взяла разгон и требовала продолжения праздника. Мы молча брели по тротуару.

Навстречу так же лениво и бесцельно шёл человек в кирзовых сапогах.

С одной стороны, конечно, это странно: всё-таки центр Москвы, а не колхозная пашня… Но с другой: чему удивляться в четыре часа утра?

Сапоги были велики и в тишине гулко грохали по асфальту: бух, бух. Странный человек с опаской попросил закурить. Вова дал. У странного была голова фасолиной, обросшая ёжиком после недавней стрижки наголо. Он жадно затянулся и с благоговением посмотрел на подаренную сигарету: с фильтром! Постояли. Пошли. Он почему-то побрёл рядом с нами – может быть, он чувствовал себя обязанным за сигарету, а может, ему было всё равно, куда идти. Как бы оправдываясь за своё присутствие, он тихо сказал:

-Пойду сейчас в метро. Поеду на метро к брату.

Братом он как бы похвастался.

-Пойдём проводим его до метро, - скомандовал мне Вова.

-Метро откроется через два часа, - холодно ответила я.

Наш спутник виновато взглянул на меня.

Мне стало ясно, что два часа мы с ним не расстанемся. Я знала Вову.

-Пойдём к нам! – тут же категорически и предложил он.

-Вова! – одёрнула я. – Туда нельзя!

-Почему? – обескуражился Вова.

Он, разумеется, забыл, что там соседи насилу нас угомонили. А мы ещё приведём выпивать неизвестного мужика в сапогах и остриженного наголо – может, беглого каторжника. Всё это я выразила в одном взгляде. Вова затосковал.

-Хочешь выпить? – спросил он каторжника.

Беглый невразумительно забормотал:

-Он думает, что он один умеет… Я этих коробок склеивал в два, нет, в три раза лучше, нет, больше…

Ага, псих…

-Таня! – пристыдил меня Вова. – Ну пусть он пойдёт с нами, а? Ну что ты? А? Он же хороший мужик, ты что, не видишь?

Вова был пьяный.

-А Шмыга плохая артистка, - заявил псих, косясь на нас, - а играет всё хорошие роли только потому, что у неё муж режиссёр!

-Нет! – твёрдо сказала я. – Если хочешь, давай я во двор вынесу бутылку, а домой – нельзя!

-Ну хорошо, давай, - вздохнул Вова.