Избранные рассказы. Хронологически

Когда она улетала, экипаж оказался тот же самый, что привез её в Москву. Командир сразу узнал её по глазам, вбирающим мир, как два ненасытных пылесоса, и пригласил в кабину. Потом она написала мне: “Мы теснились в кабине: я и четверо молодых лётных офицеров; они непрерывно нажимали на все сто восемьдесят кнопок и ручек, самолет вырулил на взлётную полосу, и я составила сложную русскую фразу: “Пжалста, не забюте закрит окна!”. Потом мы мчались по взлетной полосе, почерневшей от резины всех разгонявшихся здесь когда-либо колёс, вдруг все разом выдохнули: “Хоп!” - и машина взмыла в воздух - ах, Таня, есть нечто, поддерживающее огонь нашей жизни и на какой-то миг возносящее нас в наши внутренние небеса, это нечто - фермент любви.”

Командир экипажа Костя, который уже не смог вырваться за пределы гравитации Ангелы и потому заглянул и ко мне, решительно отрицал это дружное “хоп!” на взлёте, нет у них такого обычая. Но лучше было бы ему подчиниться её фантазии.

Впрочем, у него и своей фантазии хватало. “Я её как только увидел, сразу скомандовал: а ну-ка быстро в кабину!”

Он просидел у меня за чаем целый вечер; пока мы беседовали, у него выросла щетина.

А надо знать, что Ангела дочь офицера, и с детства, с отцовских колен помнит, что запах кожаной кобуры и ремней, пропитанных сигаретным дымом и испарениями мужского тела - знак силы. (Саша по её просьбе достал из ящика свой револьвер и не мог понять, почему она бросилась жадно обнюхивать кобуру).

Отец её застрелился из своего табельного оружия на службе, когда она ещё не выросла. Ему приходилось слишком много умалчивать, душа не вмещала столько. Чтобы понять его, Ангела долго писала о нём рассказ “Служба”, за который потом получила литературную премию. Я была у неё в ту пору. Она расстилала на полу листы ватмана, закрепив на них старые фотографии, и подолгу вглядывалась в них, разгадывая тайну, заключённую во всякой жизни.

Я уходила с утра и целыми днями странствовала по окрестным городам одна, чтобы не мешать ей, а к вечеру возвращалась. Ангела вставала из-за письменного стола, и мы шли куда-нибудь ужинать. Она шла в чем была. То ли работала дома в выходном наряде, то ли в ресторан отправлялась в домашнем - я так и не поняла, но в этом было столько свободы!

Чаще всего мы шли в “Ауэрбах-келлер”, воспетый в “Фаусте”. Один официант там щеголял в белых чулках и средневековых башмаках, хотя униформа не предписывалась. Мне нравилось смотреть, с каким удовольствием он работает. Для немца невразумительны такие привычные для нас понятия, как обсчёт и недовложение. Еда для немца - святое, он не может оскорбить её “недовложением”.

Ангела, однако, настойчиво культивировала ту мысль, что именно русским открыта некая сермяжная правда, тайна смысла жизни.

Она ради того и фильм снимала: выявить этот смысл и разрешить загадку востока. В интервью по поводу премьеры она сказала: “Люди обладают там некой силой, нам вообще неведомой. Мы в растерянности останавливаемся перед нею. Эта сила имеет свои истоки гораздо глубже двух тысячелетий. По представлениям их цивилизации борьба - грех. Борьба наносит ущерб внутреннему достоинству человека. Русский писатель Олег Волков тридцать лет провел в концлагерях, но никогда не жаловался на это. Человеку западной культуры это непостижимо”.

Идеалистка! Как будто не с ней был случай в русской комендатуре города Лейпцига, куда она пришла за помощью к переводчику, чтобы одолеть какой-то мой литературный текст. В кабинет переводчика во время разговора зашёл сам комендант. Он никак не отметил присутствие Ангелы - ни взглядом, ни кивком. Словно она была пустое место. Ангела спросила после у переводчика, как это возможно, и он, смущённый, объяснил: “Видимо, он принял вас за русскую женщину”. От этого объяснения Ангела запуталась ещё больше, и тогда переводчику пришлось довести свою мысль до самой сути: “Русская женщина - ничто!”

Да, Ангела, а ты говоришь: “их цивилизация”! Мы дикари, кочевники. Наш бог - в поле ветер. Не зря европеец возводит свой дом на века, ведь в нём жить его потомкам. Мы же, русские, обустраиваемся наспех, кое-как: может, завтра сниматься и в путь - скорее всего, не по своей воле.

Но причудливо сплетаются в нас национальный стыд и национальная гордость. На Западе мне льстило, что меня принимают то за итальянку, то за венгерку - и никогда за русскую (не хотелось разделять дурную славу соотечественников). Но точно так же я радовалась, когда в Москве с Ангелой заговаривали по-русски, принимая её за свою - за нашу...

Когда в тамбовской деревне нас разбудили на рассвете и повезли купаться на уазике без приборной панели, Ангела сунула руку в карман телогрейки, которую на неё накинули из-за утреннего холода, и извлекла оттуда пистолетик. Она вертела его в руках, приняв за игрушку: в доме было полно ребятишек. Хозяин за рулем уазика, невозмутимый, как ковбой, бросил мне:

-Скажи ей, пусть на спуск-то не нажимает.

Ангела ахнула:

-Так он настоящий?

Хозяин молча взял пистолетик у неё из рук и бабахнул в утреннее небо, не снижая скорости на ухабах.