Избранные сочинения

Катон.Это, конечно, имеет кое-какое значение, Лелий, но это далеко не все. Так, Фемистокл, говорят, в споре с неким серифянином, 332утверждавшим, что тот блистает не своей славой, а славой отечества, ответил ему: «Клянусь Геркулесом, будь я серифянином, а ты афинянином, ни один из нас не прославился бы». Это же можно сказать и о старости: с одной стороны, при величайшей бедности старость даже для мудрого будет нелегка; с другой стороны, для неразумного она даже и при величайшем богатстве не может не быть тяжкой. (9) Поистине самое подходящее для старости оружие, Сципион и Лелий, — это науки и неустанное упражнение в доблестях, которые — если их чтили во всяком возрасте — в конце долгой и полной жизни приносят дивные плоды, и не только потому, что не покидают нас на исходе наших дней (хотя это главное), но и потому, что сознание честно прожитой жизни и воспоминание о многих добрых поступках отрадны.

IV. (10) В годы моей юности я любил как ровесника престарелого Квинта Максима 333— того, кем был возвращен нам Тарент; в этом муже степенность сочеталась с мягкостью, и старость не изменила его нрава. Впрочем, когда я с ним сблизился, он еще не был очень стар, но все-таки уже достиг пожилого возраста; ведь он впервые был консулом через год после моего рождения, и вместе с ним, в четвертое его консульство, я, совсем еще молодым солдатом, отправился под Капую, а через пять лет — под Тарент. Квестором я стал четыре года спустя — в год консульства Тудитана и Цетега, — тогда, когда он, уже в глубокой старости, поддерживал Цинциев закон 334о подарках и вознаграждениях. В весьма преклонном возрасте он вел войны как человек молодой и своей выдержкой противодействовал юношеской горячности Ганнибала, о чем превосходно написал наш друг Энний:

Нам один человек промедлением спас государство.
Он людскую молву отметал ради блага отчизны.
День ото дня все ярче теперь да блестит его слава!

(11) А какой неутомимостью, каким благоразумием он возвратил нам Тарент? Когда Салинатор, сдавший город и спасавшийся в крепости, в моем присутствии похвалялся: «Ведь это благодаря мне ты, Квинт Фабий, взял Тарент», — тот ответил, смеясь: «Конечно; не потеряй ты город, мне бы его не взять!» Но и в тоге он был не менее велик, чем в доспехах. Во второе свое консульство, — при полной безучастности коллеги его Спурия Карвилия, — он, сколько мог, противился народному трибуну Гаю Фламинию, желавшему, вопреки воле сената, подушно разделить земли в Пиценской и Галльской области. Хотя он и был авгуром, он осмелился сказать: что на благо государства — то совершается при добрых знаменьях, а что ему во вред — то предлагается вопреки знаменьям. 335(12) Много великого знал я за ним, но всего изумительнее то, как он перенес смерть сына, прославленного мужа и консуляра. Его хвалебная речь сыну у всех в руках, и, прочитав ее, разве мы не презрим любого философа? Но он был поистине велик не только при свете и на виду у граждан; еще большими достоинствами отличался он в частной жизни, у себя дома. Какое красноречие, какие наставления, какое знание древности, какая искушенность в авгуральном праве! Сколь обширной для римлянина начитанностью обладал он: помнил все войны, происходившие не только внутри страны, но и за ее пределами. Я с такой охотой беседовал с ним, словно уже тогда предугадывал, что после его кончины мне — как это и произошло — учиться будет не у кого.

V. (13) Почему я говорю так много о Максиме? Да потому что — как сами видите — нечестиво называть такую старость жалкой. Не все, однако, могут быть Сципионами или Максимами и вспоминать о завоевании городов, о сражениях на суше и на море, о войнах, какие они вели, о своих триумфах. Также и жизнь, прожитая мирно, чисто и прекрасно, ведет к тихой и легкой старости; такой, по преданию, была старость Платона, который в возрасте восьмидесяти одного года умер в тот миг, когда что-то писал; такой была и старость Исократа, который, как он сам говорит, на девяносто четвертом году жизни написал книгу под названием «Панафинейская» и после этого прожил еще пять лет. Его учитель, леонтинец Горгий, прожил сто семь лет и ни разу не прервал ни ученых занятий, ни трудов; когда его спрашивали, почему он хочет жить так долго, он отвечал: «У меня нет никаких оснований хулить старость». Ответ превосходный и достойный ученого человека! (14) Неразумные валят свои недостатки и проступки на старость. Так не поступал Энний, о ком я только что упоминал:

Так же, как борзый конь, после многих побед олимпийских
Бременем лет отягчен, предается отныне покою…

336