Избранные сочинения

XXII. (79) У Ксенофонта Кир Старший, умирая, говорит: «Не думайте, о мои горячо любимые сыновья, что я, уйдя от вас, нигде и никак не буду существовать. Ведь, пока я был с вами, души моей вы не видели, но по моим действиям понимали, что она пребывает в моем теле; так верьте же, что она остается той же, хотя видеть ее вы не будете. (80) Ведь прославленные мужи не почитались бы после смерти, если бы души их не способствовали тому, чтобы о них дольше не забывали. Сам я никогда не мог согласиться ни с тем, что души наши, пока пребывают в смертных телах, живут, а выйдя из них, умирают, ни с тем, что душа теряет свою мудрость, покинув лишенное мудрости тело, но полагал, что душа, только освободившись от какой бы то ни было связи с телом и став чистой и целостной, становится мудрой. Более того, когда естество человека разрушается смертью, то видно, куда девается все, кроме души; все возвращается к тому, из чего возникло; незрима только душа — и когда пребывает в теле, и когда его покидает. (81) Далее, вы видите, что смерти более всего подобен сон; ведь души спящих высказывают свою божественную природу; ибо, когда души людей не связаны и свободны, они прозревают будущее; из этого можно понять, каковы они станут, совсем освободившись от оков тела. А если все это так, чтите меня, — сказал он, — как божество; если же душа моя вместе с телом погибнет, то вы все же, страшась богов, оберегающих всю эту красоту вселенной и правящих ею, будете хранить память обо мне благочестиво и нерушимо». Так говорил, умирая, Кир; мы же, если угодно, обратимся от чужеземного к своему.

XXIII. (82) Никто никогда не убедит меня, Сципион, в том, что твой отец Павел, что твои оба деда, Павел и Публий Африканский, что отец или дядя Публия Африканского, как и многие выдающиеся мужи, перечислять которых нет надобности, отваживались на подвиги, память о которых принадлежит грядущему, если не прозревали душою, что и грядущее принадлежит им. Уж не думаешь ли ты, — по обыкновению стариков, я хочу немного похвалиться, — что я стал бы так тяжко трудиться денно и нощно, на войне и в мирное время, если бы славе моей был положен тот же предел, что и жизни? Не лучше ли было бы прожить жизнь, наслаждаясь досугом и покоем, не зная труда и борьбы? но моя душа почему-то всегда была напряжена и прозревала в грядущем новую жизнь, которая и начнется с концом этой. А между тем если бы души не были бессмертны, то едва ли души всех лучших людей стремились бы так сильно к бессмертной славе. (83) Что же, коль скоро мудрый умирает в полном душевном спокойствии, а глупый — в сильнейшем беспокойстве, то не кажется ли вам, что та душа, которая видит больше и дальше, постигает воочию, что она идет к лучшей жизни, а та, чье зренье слабее, этого не постигает? И мне не терпится увидеть ваших отцов, которых я почитал и любил, встретиться не только с теми, кого я знал, но и с теми, о ком слыхал, читал и писал. С дороги к ним нелегко меня будет вернуть назад и сварить в котле, как Пелия. 373И если бы кто-нибудь из богов подарил мне возможность возвратиться из моего возраста в детский и плакать в колыбели, то, конечно, я отказался бы и, конечно, не пожелал бы, чтобы меня, как бы пробежавшего все ристалище, отвели бы вспять от конечной черты к начальной. (84) И много ли мы получаем от жизни? Не больше ли тратим сил? Но пусть мы от жизни что-то и получаем, есть пресыщение ею, есть положенный ей предел. Я ведь и не хочу сетовать на жизнь, как часто делали многие и даже ученые люди, и я не жалею о том, что жил, ибо жил я так, что считаю себя родившимся не напрасно и ухожу из жизни, как с постоялого двора, а не из собственного дома; ибо природа дала нам жизнь как пристанище временное, а не постоянное. О, сколь прекрасен будет день, когда я отправлюсь туда, в божественное собрание душ, присоединюсь к их сонму и удалюсь от этой толпы, от этого сброда. Ведь отправлюсь я не только к тем мужам, о которых я говорил ранее, но и к моему Катону, которого никто не превзошел ни благородством, ни сыновней преданностью. Это я возложил на погребальный костер его тело (не он мое, как требовал бы порядок вещей), а его душа, не желая со мной расставаться и оглядываясь вспять, удалилась, конечно, туда, куда — она знала — приду и я. Несчастье свое переносил я, казалось, твердо, но не от душевного безразличия: нет, я утешался мыслью, что наше расставанье и разлука будут недолгими.