Избранные сочинения в 2 томах. Том 2

И сказано это было всерьез. Не виделись целый год, только переписывались, но дружба не угасла. Надо знать, что скрепило эту дружбу, как оценила Нюра благородство Вадима в те тяжелые дни, о которых и посейчас не может вспоминать без слез. Надо все это знать, тогда поверишь, что есть на свете большая дружба и она не всегда переходит в любовь.

Вадим слабо улыбнулся:

— Ну что ж. Отношения выяснены. Значит, я могу спросить?

— Насчет письма? — перебила его Нюра, и губы ее задрожали.

Она боялась расплакаться. Как тут быть, если самые чуткие друзья не могут понять, что не хочет она никаких писем, никаких воспоминаний. Встает перед глазами другое лицо, близкое, родное. Изумленно-грустно смотрит на нее…

Она подбежала к стеклянной двери, взялась за ручку, увидела свое тусклое отражение. Женщина с потухшими глазами. Ну и пусть — никому она не нужна. Выбежала.

Кто-то осторожно дотронулся до плеча.

— Я не про письмо, Нюрочка, — услышала она голос Вадима. — Посидите со мной. Я только хотел спросить. — Он взял ее под руку и повел к скамейке. — Вы не видели буфетчицу перед отлетом? Тетя Поля ее, кажется, зовут? Ругается, наверное. Мы немного ей задолжали, сдачи у нее не было. Прошу вас, передайте…

Он долго рылся в боковом кармане — мешал перевязанный палец, — наконец вытащил деньги и протянул их Нюре.

Нюра машинально взяла.

— Я, наверное, там скоро буду. Передам. А письмо вы можете прочитать. Она достала из кармана пальто нераспечатанный конверт. — Возьмите. Но я не хочу знать, что там написано.

— А я тем более!

Вадим рассердился. Фокусы, девчоночьи капризы. Впрочем, кто ее разберет? Не так все это просто.

— Знали бы вы… — Нюра быстро заморгала, и, как она ни крепилась, в глазах ее заблестели слезы. — Знали бы…

— Вот и рассказывайте. Я должен знать.

Сама не понимая, что делает, Нюра надорвала письмо, скомкала и бросила за спинку скамейки в кусты. Вадим пожал плечами, но не промолвил ни слова. Значит, так нужно.

С трудом преодолевая смущение и боль, Нюра говорила о встречах с Серафимом Михайловичем, о его признании в самолете, о том, что ответила ему, как все это получилось нехорошо и как ей сейчас тяжело…

Из этой сбивчивой речи Вадим понял, что Нюра любит уже не Курбатова. Стало немного обидно. Он-то, Вадим, верил в существование вечной любви, ради нее Нюра пожертвовала многим, мучилась, места себе не находила. Но прошел год, «пустяки в сравнении с вечностью», как любит повторять Римма, и Нюра уже страдает, что не ответила согласием другому, потому что связывает ее с первой любовью тонкая нить, которую она хотела бы разорвать.

Пусть будет так. Вадим не станет ей перечить. Больше того, готов помочь Нюре найти новое счастье, если только оно возможно, но уж больно горестно сознавать, что Нюра не оказалась Джульеттой. Видимо, это большая редкость.

Нюре захотелось узнать, не расспрашивал ли про нее Серафим Михайлович. Гордый; наверное, обиделся.

— Это не важно, — отмахнулся Вадим, предчувствуя совсем другую беду. Скажите, что вы ему о себе наболтали?

— Ничего. Но он, наверное, понял… Не могу, и все.

Вадим настойчиво допытывался, боясь, что Нюра себя оболгала и ошибку расценила чуть ли не как преступление. Да, примерно она так и сказала.

— А разве неверно? Зачем скрывать?

— Лучшего вы не могли придумать, — уже всерьез разозлился Вадим.

Он заговорил громким шепотом, чтобы никто не услышал, но так раскипятился, что хотелось кричать.

— Можете обижаться, но глупость тоже имеет свои пределы. В какое положение вы себя поставили?

Позабыв о больной ноге, он метался возле скамейки, подбежал к кусту, где белел надорванный конверт, хотел поднять, но отдернул руку, как от ожога.

— Мне наплевать, любит Поярков вас или нет, — запальчиво выкрикнул Вадим, испуганно оглянулся и опять понизил голос до шепота. — Но каждому больно ошибаться в людях. Возможно, что вы уже его не увидите, но он всю жизнь будет помнить, что нельзя верить даже самым чистым, открытым глазам… Была у вас ошибка, ее давно простили… А эту я бы никогда не простил…

Он услышал слабые всхлипывания, растерялся, полез в карман за платком, но потом подумал, что, возможно, платок несвежий, и, не зная, как поступить, быстро погладил Нюру по волосам.

— Ну, успокойтесь, Нюрочка. Я же не хотел этого. Мы что-нибудь придумаем.

Нюра вынула из рукава платок, отерла слезы, которые вызваны были жалостью не к себе, а к тому, кто, по словам Димки, перестанет верить даже самым чистым, открытым глазам. Нет ничего больнее, как потерять веру в человека!

Не желая вновь возвращаться к этой теме, Вадим молчал, облокотившись на спинку скамейки. За ней под кустом все еще белел конверт.

— Зря разорвали, — осторожно начал Вадим. — А если это важное, деловое письмо?

— Прочтите! — Нюра зябко передернула плечами.

Вадим обогнул скамейку, поднял письмо и, вскрыв конверт, подошел к фонарю.

— Ничего особенного, — сказал он, возвращая Нюре письмо. — Курбатов просит подготовить протоколы испытаний и переслать сюда. На днях здесь будет его инженер.