Избранные статьи

   Похоже, однако, что проштрафившемуся Андрею в КГБ периода либерализма вместо казни предложили компромисс (может быть и до ареста) и шанс заслужить прощение (что и вызвало его неожиданную "любовь к следователю Потапову") в результате многоходовой операции по введению в заблуждение либеральной общественности (сначала в СССР, а по мере роста его известности, и всего мира) с помощью совместного создания популярного образа умеренного героя-оппозиционера. А он и был весьма умеренно настроен и говорил, что его "расхождения с Советской властью носят стилистический характер". Советские люди того времени воспринимали это как ироническую формулу. Ведь сама-то власть пока что не принимала никаких расхождений! А вот в КГБ были и более дальновидные люди. В конце 60-х КГБ уже нащупывал разные небанальные варианты разрешения политического напряжения. К 1973 г. такая необходимость еще обострилась в связи с непримиримо антисоветской успешной позицией Александра Солженицына и его сокрушительного воздействия на мировые СМИ.

   Для успешности такого проекта КГБ нужно было навести мосты и с Марьей. Не так уж это было трудно: для дома, так сказать, для семьи, ... младенцу Егору еще год не исполнился.

   Тут Андрей со своим остроумием, по-видимому, и предложил семейную конструкцию, поразившую нас при первой встрече в Париже. Андрей остается как бы всегда высоко-принципиальным, выше земных интересов, а все дела за него (и все контакты с КГБ) будет править верная, но ... своенравная жена.

   У многих ведь великих людей жены были стервы; начать хоть с Сократа, что ли. Это их, в конечном счете, не опорочило. Да и грех ли, если жена для сохранения и благосостояния семьи готова была подписать, что угодно, даже как бы и не вникая?... Теперь ее хрупкое семейное благополучие подпиралось и гарантировалось сугубо профессиональным вниманием ответственной организации...

   Даниэля, которому тайна былого сотрудничества Андрея, боготворимого им, могла открыться только во время следствия, все это привело в смятение.

   Мучительные опасения за жизнь Андрея, по-видимому, так обескуражили и напугали Юлия, что он стал панически приспосабливаться к его "откровенным признаниям" и стал уговаривать и Марка Азбеля не перечить следствию. В ходе такой перемены ролей Юлию потом на суде пришлось отчасти признать свою "вину", а Андрей зато сумел продемонстрировать согласованную со следствием позицию "несгибаемого" эстетического диссидента и своей вины не признал...

   Мне больно вспомнить теперь, как сокрушалась не знавшая компромиссов чистая подвижница Лариса Богораз по поводу "половинчатой позиции" Юлия и как восхищалась она впечатляющей, "открытой", позой Андрея.

   Спустя сорок лет стоит понять и простить всех участников этой драмы. В пору всеобщего бесчестья они во многом оказались лучше и смелее других. Как люди они вели себя, исходя из обстоятельств того времени, из того, что знали, помнили и чего боялись тогда, а не по копеечным меркам сегодняшнего дня, поменявшего все критерии и перепутавшего человеческие роли.

ЧЕМ ОТЛИЧАЕТСЯ ЭТА НОЧЬ ОТ ДРУГИХ НОЧЕЙ

   На Пасху следует вспоминать о выходе из египетского рабства и пересказывать историю Исхода, представляя дело так, будто это произошло с нами и в наше время. В этом смысле мы ­- русские евреи - самые аутентичные евреи на свете, ибо нам не приходится особенно напрягать воображение - так оно и было в нашем случае.

   Одних такие воспоминания вдохновляют, других вгоняют в уныние. В обоих случаях - это повод для серьезных размышлений. Так ли уж горько было наше рабство? Какая была сладость в освобождении?

   От обдуманного ответа на этот вопрос зависит многое и в нашем сегодняшнем настроении.

   Еврейская традиция исходит из безусловного предпочтения свободы, как единственно достойного человека состояния. В этом, однако, нет ничего специфического. Эта традиция сложилась за тысячу лет до крушения рабства как общественного института, и справедливо почитала его самым низким социальным положением в обществе. Естественно, что в рабовладельческом обществе свобода ценилась выше рабства.

   В наше время, спустя тысячи лет после полного крушения соответствующей социальной системы, под рабством люди обычно понимают что-то иное, что уже сильно зависит от их мировоззрения.

   Наша связанность общественными условностями или экономическая зависимость от существующих институций могут нами восприниматься как порабощенность или как форма добровольного служения в зависимости от того, как мы воспринимаем свое общество и соответствующие институции. Только в случаях крайнего ожесточения и разочарования мы называем свое актуальное состояние рабством. Т.е., в наше время только сознание унизительности и безысходности своего положения может вызвать у нас ощущение, что мы живем в рабстве. Ясно, что такое относительное понимание рабства вызывает разногласия у разных групп и зависит от времени и настроения.