Избранные стихи Черниховского

Разных сластей надавала — для деток, оставшихся дома.

Стало девицам в тот день еще веселее — явилась

Из Мелитополя к ним капелла, пять музыкантов:

Первая скрипка, вторая, да бас, да кларнет, а к тому же

Был барабанщик еще, который привез и "тарелки".

Главный был Мазик, Рефуэл. Насмешники так говорили:

Дылда, паршивый, дурак, да косой, да безрукий — а вместе

Для сокращенья все это зовется капеллой. — Она-то

Из Мелитополя прямо сегодня явилась в Подовку,

Чтобы искусством своим веселить гостей Мордехая.

Весело Мазик вошел, поздоровался очень развязно,

Кстати, поклон передал от сватов из города: "Будут!"

Ловко ввернул в разговор, что они не обедали нынче.

Хьена намек поняла и капеллу за стол усадила.

Подали водки, закуски, компания в миг нагрузилась,

После чего разбрелась, помолившись. В тени, на крылечке

Скрипка, бас и кларнет легонько с часочек соснули.

Мазик пошел навестить старинных подовских знакомых,

А барабанщик один по дому слонялся, по саду,

Вышел на двор, наконец, — и по двору тоже слонялся.

Солнце изрядно пекло. Был праздничный день, воскресенье,

Тихо и мирно кругом. Как вдруг послышались крики,

Шум поднялся у сарая. Оттуда, — как видно, с размаху —

Вылетел наш барабанщик, за левую щеку рукою

Крепко держась. А щека огнем разгоралась и пухла.

За барабанщиком баба — и вся-то в соломе! за нею —

Рыжий соседский сын — и тоже в соломе. Мгновенье —

Вот уж и нет его там, исчез под шумок незаметно...

У Мордехая в прислугах жила плодовитая девка,

Крепкая, голос мужской, здоровенные икры. Она-то

За барабанщиком вслед из сарая и прыгнула шумно,

По двору криком крича: барабанщик тогда заметался —

Только бы скрыться ему... И никак понять невозможно:

Тот удирает, другой, — а раздетая баба бранится.

Много смеялись потом, но толком никто и поныне

Не разобрал ничего. Уж видно, такой незадачный

Выдался день. Не прошло, однако, и часу, — а парень

Снова слоняется всюду. (Щека — что у доброй хозяйки

Пышно взошедшее тесто.) Гуляет он по двору, глазки

Так и шныряют кругом. Как вдруг, почему — неизвестно,

Зорик, обшмыганный пес, на него неистово взъелся:

Так и старается в ляжку вцепиться. Дурак испугался.

Смотрит — кругом ни души. От великого страха

Сами согнулись колени — и сел на корточки дурень

И завопил, что есть мочи, — а Зорик рычит не смолкая.

Этот все скачет и лает, — а тот от ужаса воет.

Что поднялось на дворе! Народ отовсюду сбежался,

Пса отогнали кнутом и парню вернули свободу.

Скучно тянулся весь день для девиц.

                                                  Но лишь только стемнело,

Мигом слетелись они в Мордехаеву залу и к Эльке.

Тут-то веселье пошло! Чуть первая взвизгнула скрипка,

Мрачно откликнулся бас, и нахально кларнет отозвался,

И замурлыкала нежно вторая игривая скрипка.

Но примирились потом — и вышла веселая полька,

Полная неги и страсти. —

                                              Схватила подруга подругу,

Пара за парой пошла, и целую ночь танцевали.

То угощались, болтая, то снова и снова плясали.

А на столе красовались и сласти, и мед, и печенье,

Вплоть до коржиков мелких, посыпанных сахарной пудрой.

А на дворе собрались и в открытые двери смотрели

Парубки, бабы, дивчата... Теснились под окнами густо,

Шумно толкаясь в дверях и любуясь еврейскою свадьбой.

Музыки томные звуки, ласкаясь и нежась, носились

В теплой ночной тишине над мирно уснувшим селеньем.

Насторожились сады, зачарованы смутною тайной,

Медленно месяц катился высокой своею дорогой,

Нежно струя серебро на маленький прудик, на хаты.

То побелит он амбар, то светлым венцом увенчает

Стройных верхи тополей, погруженных в ночную молитву...

Звуки неслись по селу, за село, в шелестящие травы —

И далеко-далеко замирали над сонною степью.

И разудалый напев становился нежнее и мягче,

Грусть зазвучала в весельи — грустнее, грустнее, грустнее,

Точно и не было вовсе на свете другого напева,

Более праздничных звуков, чем вечно унылая песня.

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Понедельник

Мальчик, лет десяти, вестовой, — во дворе Мордехая.

Волосы всклочены густо; рубаха расстегнута; ноги

Голыми пятками бьют по бокам проворной кобылки.

"Едут!" — кричит вестовой: — "На семи подводах!" Тотчас же

В десять мужицких подвод, припасенных заранее, люди

Быстро садятся, толкаясь, подводы битком наполняя.

Громко кричит Мордехай: "Музыканты, сюда! Музыканты!

Сваты! Где сваты? Скорее! А выпивка есть? А закуска?

Девушки! Ну же! Проворней!.. Извощики! Трогай!.." — И разом

Десять мужицких подвод за ворота несутся со свистом,

Гомоном, топотом, гиком и щелканьем. Вот уж,

Быстро одна за другой понеслись, обгоняя, помчались.

Спереди — псы со дворов, позади — непроглядная туча

Пыли. Подводы несутся — встречать жениха дорогого.

В двух, примерно, верстах от Подовки, вдали от дороги,

Грустно средь ровного поля маячит курган одинокий,

Чахлой травою поросший. И траву его покрывает

Легкая серая пыль, а ветры землей засыпают.

Изредка бледный ячмень да колосья залетной пшеницы,

Выжжены солнцем степным, в траве попадаются.

                                                                                    Мнится,

Будто состарилась тут и трава — и печально, уныло

В ней седина показалась от долгой тоски по былому,

По поколеньям былым, что промчались, как вешние воды,

И не осталось от них ни следа, ни рассказа, ни песни.