Избранные стихи Черниховского

Рабби Азриель Моронт, с большой бородою, весь красный.

Лет три десятка служил он в солдатах царю Николаю

Первому — и устоял в испытаньях тяжелых и многих.

Ныне же к Торе вернулся — к служению Господу Богу.

Эти четыре лица: реб Лейб, Азриель и Лейзер,

Также реб Хаим, раввин, — весьма почитаемы всеми;

Длинны одежды у них, и слово их в общине веско,

Ибо из них состоит билибиркское все духовенство.

Были два гостя еще, но ниже гораздо значеньем:

Некий Хведир Паско и с ним сумасшедшая Хивря.

Хведир — высокий, худой, и нос его башне Ливана,

Красным огнем озаренной, подобен; от выпитой браги

Красны глаза его также. Но нравом он скромен и смирен.

Он охраняет евреев жилища. В квартале еврейском

Улицей грязной и топкой ходит с собаками Хведир.

Сырка, Зузулька, Кадушка и Дамка зовутся собаки.

К Пейсаху Сырка пришла, а прочие дома остались.

Сырка уселась в углу и, глаз прищуривши, ловит

Мух, облепивших ее в бою пострадавшее ухо.

Сидя с приветливой мордой, хвостом она тихо виляла.

Кроме того, что он сторож, Паско был и "гоем субботним[14]":

Ставил он всем самовары и лампы гасил по субботам.

Печи, случалось, топил и строил навесы для Кущей[15].

Впрочем, не реже его топила печи и Хивря.

Также ходила она за водой и за то получала

По две копейки. Когде же случалось, что баня топилась,

Хивря по улице шла и махала веником, с криком:

"В баню ступайте, евреи! Скорей, немытые, в баню!"

Хведир и Хивря сегодня столкнулись за трапезой общей:

Запах вина их привлек на пиршество к Пейсаху нынче...

Шумной, веселой гурьбою, смеясь, беседуя, споря,

Званые гости вошли в большую, красивую залу,

В светлый, высокий покой, где в сад выходили все окна.

С садом фруктовым свой дом от отца унаследовал Пейсах.

Мелом был выбелен зал; в потолок был вделан прекрасный

Круг из затейливой лепки, в центре же круга висела

Лампа на толстом крюке. По стенам красовались портреты

Монтефиоре[16] и Гирша[17] и многих ученых раввинов.

Венские стулья стояли у длинных столов, но садиться

Гости еще не спешили. Один собеседник другого

Крепко за лацкан держал, — и громко все говорили.

Хаим, раввин, наконец вопросил хозяина пира:

"Ну, не пора ли, реб Пейсах?" "Ну, ну!" — ответствовал Пейсах:

Сандоку[18] стул поскорее". — И стул принесен был слугою.

Весь озарился в тот миг Азриель веселием духа.

Гордо взирал он вокруг, с величием кесарей древних;

Розовы щеки его, как у сильного юноши; кудри,

Слившись с большой бородой, сединою серебряной блещут,

Белой волною струясь по одежде, по выпуклой груди;

Седы и брови его, густые, широкие; ими,

Точно изогнутым луком, лоб белоснежный очерчен.

Видом своим величавым взоры гостей услаждал он.

Сидя на стуле, он ждал, чтобы кватэр[19] явился с ребенком.

Молча смотрел он на дверь в соседний покой, где сидели

Женщины: там находилась роженица с новорожденным.

Вот отворяется тихо дверь, и в комнату входит

Чудная девушка; лет ей шестнадцать, не более. Это —

Пейсаха старшая дочь, — она же кватэрин нынче.

Стройно она сложена, но вся еще блещет росою

Детства: покатые плечи созрели прелестно, округло,

Шея же слишком тонка, и локти младенчески остры;

Плавно рисуются две сестрицы-волны под одеждой;

Черные косы ее, заплетенные туго, сверкают,

Словно тяжелые змеи, до самой ступни ниспадая.

Девушка эта прелестна. И вот что всего в ней прелестней:

Кажется, девочка в ней со взрослою женщиной спорят;

То побеждает одна, то другая. Дубку молодому

Также подобна она: дубок и строен, и тонок, —

Все же грядущую силу предугадать в нем нетрудно.

В серых, огромных глазах у девушки искрится радость,

Черны и длинны ресницы, которыми глаз оторочен.

Если же взглянет она, то взор ее в сердце проникнет,

Светлым и тихим весельем все сердце пленяя и полня...

Руки простерты ее. На руках, в одеяле, младенец.

Тихо ступает она, слегка назад откачнувшись:

Новорожденного братца, как видно, держать нелегко ей.

Вот на мгновенье стыдливым румянцем вспыхнули щеки,

Тотчас, однако, лицо по-прежнему стало спокойно.

Верно, взглянула она, как кватэр идет ей навстречу.

"Словно Шехина[20] почиет на ней! Смотрите! Смотрите!" —

Берелэ Донс воскликнул. Другие смущенно молчали:

Как бы ее он не сглазил! —

                                                Тут кватэр, взявши ребенка,

Рабби Азриэлю подал. Мальчик рослый и крепкий,

Розово тело его, как цвет распустившейся розы,

Тихо лежит он на белой, вымытой чисто простынке...

Осенью позднею солнце является так же порою:

Клонится к вечеру день; снега над полями синеют;

Падает солнце все ниже — и краем касается снега...

Все приглашенные тесно столпились возле младенца.

Было на лицах тогда ожиданье и святости отсвет, —

Благоговейная тишь воцарилась у Пейсаха в доме.

III

Пир

К матери в спальню ребенок был отнесен торопливо.

Голос его раздавался по дому. "Клянусь вам, мальчишка

Умница будет: обиду снести он безмолвно не хочет.

И справедливо: ведь сразу всех собственных прав он лишился[21]".

Так прошептал Шмуэль-Буцу Матисья Семен, аптекарь.

К шумной и быстрой беседе опять возвращаются гости;

Снова наполнилась зала говором, спорами, гулом.

Вот, меж гостей пробираясь, и женщины в залу выходят:

Это родня и подруги счастливой роженицы Мирьям.