Избранные стихотворения

На Востоке Девой зачатый сын снова идет в мир сей,

Южные порты кишат евреями, не в предверьи ль конца?

В Северных провинциях обмануты люди

Тем, кто заявляет, что десять звезд, а не семь.»

И кто увенчал городского совета гранит

Озлобленным криком стариков, уставших уже совсем:

—Postrernun Sanctus Spirifus effudit?

РАЗДЕЛ

Беспристрастный, по крайней мере, он достиг своей цели,

Страны, которую он был послан разделить, не видя доселе,

Где два фанатичных народа стали врагами.

С разными своими диетами и несовместимыми богами.

«Время, -- напутствовали его в Лондоне, -- не ждет. После всех раздоров

Слишком поздно для взаимного перемирия или разумных переговоров.

Единственное решение теперь лежит в разделе.

Вице-король думает, как вы увидите из его послания,

Тем лучше будет, чем меньше Вас будут видеть в его компании,

Так что не рассчитывайте на него; как Вы хотели,

Мы дадим вам четырех судей, двух индуистов и двух мусульман,

Для консультаций, но заключительное решение принимать Вам.»

Взаперти, в уединенном поместье, с охраной из доверенных лиц,

Патрулирующих сад, дабы держать подальше наемных убийц ,

Он взялся определять судьбу миллионов, наконец, на деле,

Карты, бывшие в его распоряжении, совсем устарели

И перепись населения определенно врала или почти,

Но не было времени их проверить или инспекцию провести

Спорных областей. Жара пугала, как марево вдалеке,

И вспышка дизентерии держала его постоянно на поводке,

Но в семь недель все было сделано, границы определены,

И континет разделен, худо-бедно, на две страны.

На следующий день он отплыл в Англию, где быстро забыл

Это дело, как и подобает хорошему юристу. «Боюсь, — говорил

Он своем клубе, -- возвращаться, чтобы кто-нибудь не подстрелил.»

ДВОЕ

Что он сделал такого, за что не мил?

Если хочешь знать — он нас оскорбил:

         Ну, да —

Мы сторожим колодцы, мы с оружьем в ладах,

Нам смешно, что мы вызываем страх.

         Мы — счастье; но мы и беда.

Ты— город, а мы— часы у ворот,

Мы– стражи, в скале охраняем вход.

        Двое.

Слева — стоим и справа — стоим

И неотрывно, поверь, следим.

        За тобою.

Право же, лучше не спрашивать нас

Где те, кто смел нарушить приказ.

         О них забудь.

Мы были рифом для тех, воронкой в воде,

Горем, ночным кошмаром, где

         Не розами — путь.

Оседлай журавля и учи слова моряков,

Когда корабли, полные птиц, с островов

         В гавань войдут.

В таверне трави о рыбалке, о ласках чужих жен,

О великих мгновеньях в жизни, которых лишен

         Ты, тут.

Местная так говорит молодежь:

«Мы верим ему, где другого найдешь?» —

          А мы добры,

От немощной похоти твоей устав;

Пусть не по вкусу тебе, но блюди устав,

          Нам все равно — до поры.

Не воображай, что нам невдомек —

То, что сокрыть ты тщательно смог,

           Взгляд выдаст вполне:

Ничего не сказав, ничего не свершив,

Не ошибись, будь уверен, я жив —

            Не танцевать же мне —

Ты ж упадешь на потеху всем им.

Поверх садовой стены мы следим —

           Как там ты.

Небо темно, как позора пятно,

Что-то, как ливень, низвергнется, но

           Это не будут цветы.

Поле, как крышка, вспучится, знать,

Все обнажив, что лучше б скрывать.

           А потом,

Не говори, что глядеть недосуг,

Лес подойдет, становясь вокруг

           Смертельным серпом.

Болт заскрипит и раздастся удар,

И за окном проплывет санитар-

          Ный вэн

И появляются спешно, мой друг,

Женщина в темных очках и горбатый хирург,

          И с ножницами джентельмен.

Ожидай нас каждый миг,

Так что придержи язык

           И— без рук!

Сад мети, сам чистым будь,

Петли смазать не забудь. Помни о нас —

           Двух.

ПАМЯТИ ЗИГМУНДА ФРЕЙДА ( УМЕР В СЕНТЯБРЕ 1939 Г .)

Когда о многих нам скорбеть придется,

Когда и горе стало достояньем

Эпохи нынешней, отдав на поруганье

Сознанья нашего и боли нашей слабость,

О ком нам говорить? Ведь каждый день, как дань,

Средь нас навечно отбирает лучших,

Добро творивших, знавших всю тщету

Трудов своих и все ж вносящих лепту.

Таким был этот врач. И в восемьдесят лет

Желал о нашей жизни думать он, чей хаос

Угрозами или же просто лестью

Зачатки будущего подчинить стремится.

Но в сем отказано ему: уже не видел он

Последнюю, привычную картину --

Проблемы, ставшие у гроба, как родня

Смущенная, не приняв нашей смерти.

Те самые стояли, в коих он

Был сведущ столь -- неврозы, сновиденья

И тени, ждущие войти в блестящий круг,

Чтобы привлечь ученого вниманье,

Разочарованно рассеялись тотчас,

Когда он удалился от трудов,

Чтоб в землю лондонскую лечь -

Еврей великий, умерший в изгнаньи.

Лишь Ненависть возликовaла, полагая

Расширить практику, да подлые ее клиенты,

Кто исцелить себя надеются убийством

И пеплом покрывaют сад цветущий.

Они еще живут, но в мире измененном

Тем, кто без ложных сожалений обернулся

И в прошлое взглянул, все помня, будто старец

И откровенен был, подобно детям.

Он не был даже мудр, он просто предложил,

Чтоб Прошлое читалось в Настоящем

И, как урок поэзии споткнется

В конце концов на строчке, где, однажды,

Возникли обвинения и, вдруг,

Ты понимаешь, кем оно судимо

И как прекрасна жизнь была тогда,

Как и ничтожна. Лучше бы смиренно,

Как с другом, с Будущим вступить в переговоры

Без ложного набора сожалений,

Без маски добродетели и без

Смущения перед знакомым жестом.