Избранные стихотворения

Не зарясь на соборных шлюшек,

Берут любую, кто дает,

И славит евнух-стихоплет

Воображаемых подружек.

Головорожденный Катон

Пытает древние вопросы,

Но быкомордые матросы

Удавятся за выпивон.

Огромно Цезарево ложе.

КОГДА ЖЕ АВГУСТУ КОНЕЦ? —

Выводит молодой писец

Стилом казенным с личной дрожью.

Авгуры обожают птиц,

А те на яйцах восседают

И, не гадая, наблюдают

Распад империй, крах столиц.

И, босоноги, безобразны,

По золотым заветным мхам

Прут отовсюду орды к нам —

Быстры, безгласны, безотказны.

1947

ЛЕСА

Вначале чащи были черт-те чем

(Пьеро ди Козимо писал их часто) —

Медведи, львы, нагие толпы тел

И вепри с человеческою пастью

Друг дружку пожирали в глубине,

Бежав неопалимой купины.

Местами став охотничьих забав

Эсквайров из соседних деревенек,

Всё шепчутся, тех игрищ не забыв,

И рады бы спалить весь деревянник,

Но Трон и Церковь, дав им статус рощ,

Мешают взбунтоваться дебрям чащ.

Пусть потаскух уводят в номера,

Где спросят подороже, но немного, —

А здешний дух вовек не умирал, —

И, пав во мху, былая недотрога

Клянет не опрометчивость свою,

А сводника — лесного соловья.

Вам эти птички разве что видны,

А пенье заглушает перебранка

На пикничке. Но как заземлено,

Как второсортно протяженье Ганга

В сравнении с протяжной жизнью в чащах —

Вне духов, вне божеств, вне тещ и мачех.

Здесь древности могильный ареал.

Здесь человек принижен, но не жалок,

Здесь алчность первородную сдержал,

И здесь душою отдохнет филолог —

Среди теней древесности густой,

Не знавших дней словесности пустой.

Здесь перевоспитание ушей:

Морзянка Пана выше расшифровки,

Кукушка по-крестьянски колгошит,

А дикие голубки-полукровки

Туземные акценты привнесли

В уклад цивилизованной семьи.

Здесь гибель не безгласна никогда.

Осенний плод над палою листвою

Умеет объявить свою беду,

А человек, противясь естеству — и

Потерями и старостью объят, —

Звук счастья ловит в вечном шуме вод.

Хороший лес не хуже алтаря:

Ты позабыл, что презираешь ближних.

С самим собой ты бьешься на пари,

Что человек — превыше слов облыжных.

Хороший лес, особенно в глуши,

Двойник народа и его души.

Но рощица, сожженная в золу,

Но гордый дуб с насквозь прогнившей грудью

Гласят, что нашим миром правит зло,

Уродство верх берет над плодородьем.

Хитра культура наша, как лиса,

А все ж не краше, чем ее леса.

1952

РАВНИНЫ

Я запросто себя воображу

          На старость лет унылым попрошайкой

В питейном заведении в порту.

          Я запросто представлю, как опять,

Подростком став, в углу кропаю вирши,

          Чем непроизносимей, тем длинней.

Лишь одного не в силах допустить:

          Не дай мне бог стать жителем равнины.

Чудовищно представить эту гладь —

          Как будто дождь сровнял с землею горы, —

Лишь каменные фаллосы церквей

          Ждут разрушенья, словно пробужденья.

Субстанция пологой пустоты,

          Слепая полость в глиняном кувшине,

И гравий — как гранит или асфальт —

          Бесполостью калечащий пространство.

А как расти, где все кругом равно?

          В предгорьях веришь в горы; в самом нищем

Ущелье — по течению реки

          Спуститься можно в поисках сокровищ.

Здесь ничего подобного: орел

          И решка — вот для гения весь выбор.

Сдуй фермы с мест — как тучи поплывут.

          Того и жди сюда чужого флота!

Любовь? Не в здешнем климате. Амур,

          Овидием описанный проказник,

В раю аркадском будь хоть трижды слеп,

          Здесь от жары и холода прозреет.

Равнинным несгибаемых матрон

          Не распатронить, если не решила

Умножить население страны

          Соитьем в темноте, но не вслепую.

Но и чем климат круче здешний Кесарь.

          Он аки коршун кружит наверху.

Где горы, там порой сорвется мытарь,

          Где лес, порой подстрелят лесника, —

И не ударит молния в смутьяна.

          А на равнине стражи тут как тут:

Придут, распнут — и прочь… Но можно выпить.

          Поколотить жену. И помолиться.

Из захолустья родом (с островков,

          Где жульничество пришлых канонерок

Толковый парень мигом в толк возьмет),

          На рандеву с историей выходят

Герои на равнину. Полумесяц

          Побит крестом. У мельниц ветряных

Крыла недосчитался император,

          А самозванец рухнул в поле ржи.

Будь жителем равнины я — питал бы

          Глухую злобу ко всему вокруг, —

От хижин до дворцов, — и к живописцам,

          Апостола малюющим с меня,

И к пастырям, пред засухой бессильным.

          Будь пахарем я, что б меня влекло,

Как не картина истребленья градов

          И мраморов, потопленных рекой?

Лишь в страшном сне — точней, в двух страшных снах,

          Я вечно обитаю на равнине:

В одном, гоним гигантским пауком,

          Бегу и знаю — он меня догонит;

В другом, с дороги сбившись, под луной

          Стою и не отбрасываю тени —

Тарквинием (и столь же одинок

          И полн посткоитальною печалью).

Что означает, правда, что страшусь

          Себя, а не равнин. Ведь я не против

(Как все) повиноваться и стрелять —

          И обитать в пещере с черным ходом.

Оно бы славно… Хоть и не могу

          Поэзией наполнить эти долы,

Да дело-то, понятно мне, не в них,

          Да и не в ней… Поэзия — другое.

1953

СЛОВА

Сужденья образуют мирозданье,

В котором все послушно их азам.

Лгать может вестник, но не сообщенье.

У слов нет слов, не верящих словам.

Но правила есть в словосочетанье:

Держитесь за сказуемое там,

Где вкривь и вкось пошло соподчиненье,

Внимательными будьте к временам, —

Правдоподобья требуют и сказки.

Но если правду хочешь прошептать

И срифмовать живое без описки,

Тогда не ты — слова пойдут решать