Избранные творения

I. По форме это произведение, в соответствии со своим заголовком, представляется посланием, но по объему оно переходит границы, допустимые для послания, и, ради которого ты подал мне мысль взяться за перо, не вмещающееся в рамки [приближается к пространному историческому повествованию]. Однако нас оправдывает сам предмет послания. Ты, конечно, не забыл о том случае, когда, намереваясь по обету посетить Иерусалим и увидеть места, хранящие памятные знаки пребывания в них воплотившегося Господа, я встретился с тобой в городе Антиоха, и разнообразные у нас с тобой завязались беседы (невозможно ведь было проводить эту встречу в молчании, при том, что Твоя Разумность находила многочисленные темы для разговора), а затем, как это часто бывает в таких случаях, беседа плавно перешла в воспоминания о некоем достойном человеке. Жена была предметом нашего разговора, если только это была жена. Я, право, даже не знаю, подобает ли называть ее по естеству, ее, ставшую выше естества. Повествование же наше основано не на пересказе чужих слов, но на том, что преподал нам собственный опыт и что в точности воспроизвело слово, не прибегая ни к каким посторонним свидетельствам. Ибо не чужой для моей семьи была достопамятная эта дева, так, чтобы нужно было узнавать от других о связанных с нею чудесах, но произросла она от одних со мной родителей бывши начатком плодов материнского чрева. Когда же ты подтвердил, что история благих [людей и дел] приносит некую пользу, тогда, чтобы не ушла без следа, поглощенная молчанием, та, что своим любомудрием вознеслась к высшим пределам человеческой добродетели, я счел нужным послушаться тебя и изложить историю ее жизни, сколь могу, кратко, в безыскусном и простом повествовании.

II. Макрина было имя этой девы. Некогда же всеми в нашей семье почитаема была другая Макрина, бывшая матерью моего отца и прославившаяся исповеданием Христа в пору гонений, в честь которой и была названа родителями девочка. Но это было имя, вслух произносимое всеми, кто ее знал, было же и другое, нареченное ей втайне, прежде чем она в родовых муках появилась на свет, данное по некоему откровению. Ибо и мать ее была столь добродетельна, что во всем руководствовалась волей Божией, и так сильно стремилась к житию чистому и непорочному, что и брак не избрала бы по своей воле. Но поскольку была она круглой сиротой, а в пору [юности] цвела такой красотой телесной, что молва о ней многих побуждала искать ее руки, и возникла даже угроза, что если она с кем–либо сочетается [браком] по доброй воле, то претерпит какое–нибудь нежелательное оскорбление, затем что обезумевшие ее красоты уже готовы были решиться на похищение. По этой ее причине, избрав человека известного и уважаемого за безупречность поведения, она нашла в нем хранителя своей жизни и вскоре, впервые испытав родовые муки, стала матерью той, [о ком мы ведем речь]. И когда приспел срок разрешиться ей от бремени, задремав, она увидела, что будто бы уже держит на руках дитя, которое еще носила под сердцем, и некто, ростом и благообразием превосходящий человека, явившись ей, назвал лежащую у нее на руках девочку именем Феклы, той самой Феклы, житие которой хорошо известно девственницам. Произнеся это трижды, он исчез из виду и дал облегчение мукам, так что лишь только она пробудилась ото сна, так увидала, что сон сделался явью. А [прозвучавшее] имя и стало тайным именем [девочки]. Мне, однако, кажется, что не столько руководя родительницей в выборе имени произнес его явившийся [ей], сколько предрекая жизненный путь новорожденной и показывая, что будет он таким же, как у ее соименницы.