Избранный

Несколько лет назад Николай Алексеевич Самсонов покинул свой пост директора Тургеневской библиотеки, который занимал больше двадцати лет. Он уехал в Иври и жил в доме, доставшемся его жене, француженке Бриджит, по наследству от отца. Николай Алексеевич и Бриджит коротали старость в этом огромном каменном здании, грелись у камина, изредка принимали гостей, но в основном посвящали себя научным занятиям. Бриджит была известным в Париже искусствоведом от психологии и разрабатывала тему влияния музыкальных фраз на эмоциональное состояние человека. Николай Алексеевич всячески поощрял жену, его самого волновала эта тема, но он сейчас не мог оторваться от изучения чего-то очень важного и таинственного, чем не делился ни с кем, даже с близкими.

Когда Наташа позвонила ему и попросила принять ее вместе с Климовым и Геваро, Самсонов привычно поворчал, что ему не до приемов. Но все, кто знал Самсонова давно, сказали бы, что это ворчание ровным счетом ничего не означает. Старик любил гостей, а в Наташе просто души не чаял, втайне считая ее своей воспитанницей. Он ее встретил когда-то около Сакре-Кер. Она сидела на скамейке и смотрела на Париж, на серые провалы между крышами. Что-то настолько беззащитное, трогательное и детское мелькнуло в ее лице, что Николай Алексеевич поневоле остановился. Они разговорились, с удовольствием выяснив, что соотечественники. Самсонов взялся опекать ее, пока девушка, только попавшая в Париж, еще нуждалась в опеке. Но в последний год они виделись редко, Наташа встала на ноги, жила в бешеном ритме, а он затворничал в Иври.

Встречая гостей, Самсонов сперва обнял Наташу и крепко прижал ее к себе, что-то по-стариковски приговаривая, потом радостно поприветствовал Геваро и после познакомился с Алексеем.

К гостям вышла Бриджит. Она также крепко, как муж, обняла девушку и повернулась к мужчинам. И Алексей, и Геваро церемонно приложились к ручке, после чего хозяин пригласил всех в гостиную.

– Угощение у нас скромное, не готовились мы к гостям, но уж не обессудьте, – Николай Алексеевич обладал очень бархатистым тембром голоса.

Уставленный едой и бутылками стол опровергал утверждение хозяина о скромности застолья: в середине возвышался изящный графин с настойкой приятного светло-коричневого света, в белых, с крутыми краями блюдах – закуски на любой вкус, а самое главное, рассыпчатая, по-русски сваренная картошка. Внутри дома ничего не напоминало о жаре, каменные стены держали естественную температуру, и после душных улиц и разогретой машины гости ощутили долгожданное облегчение.

Бриджит, за долгие годы совместной жизни приученная мужем к национальному гостеприимству, все время подкладывала что-то гостям на тарелки. Все, кроме Геваро, с аппетитом выпили водочки, и не по одному разу. Атмосфера не располагала ни к чему серьезному, однако каждый участник застолья держал в голове ту минуту, когда придется начать важный для гостей разговор. Уже было покончено с горячим, хозяйке оставалось предложить всем кофе, и тут Николай Алексеевич поднялся и предложил прогуляться по саду. Как выяснилось, садом Самсонов называл крошечный дворик с задней стороны дома, сплошь засаженный деревьями. Вся прогулка по нему заняла бы не более трех минут. В лиственной тени друг против друга стояли садовые скамейки. На одной из них уселся Климов с Наташей, а на другой Самсонов и Геваро.

– Ну, теперь, когда желудки наши спокойны и душеньки светлы взаимной дружественностью, начнем нашу беседу. Вы ведь приехали что-то у меня спросить?

Геваро чиркнул глазами по Климову и, убедившись, что тот не горит желанием первым брать слово, приступил к рассказу. Время от времени он просил Алексея подтвердить тот или иной факт, и тот подтверждал. Чем дальше речь заводила Геваро, тем больше хмурился Самсонов, а после рассказа о взрыве на кладбище губы Николая Алексеевича мучительно дернулись.

– «Махно умер, рапсодия жива!» Мы хотим узнать, что это может означать. И здесь, в Париже, нам не к кому в данный момент обратиться, кто бы лучше вас разбирался во всех закоулках русской истории, в ее тайнах.

Самсонов долго смотрел куда-то вдаль. Его молчание так затянулось, что собеседникам впору было подумать, что над ними издеваются, ломают комедию.

– Знаете, что самое удивительное в вашей истории? – Голос бывшего директора Тургеневской библиотеки словно обесцветился. – То, что все вы до сих пор живы и что я вижу вас у себя. Думаю, вам надо убираться из моего дома, причем побыстрее!

Сказано это было таким резким и нелицеприятным тоном, что гости начали подниматься, хоть и несколько ошарашенные. Геваро попробовал выправить ситуацию, пустив в ход свою фирменную улыбку одной стороной рта:

– Вы изменились, дорогой Николай. Прежде были посмелее!

Глаза Самсонова налились гневом.

– Если бы вы имели хоть малейшее представление, какую вы чушь сейчас несете, вы бы извинились. Но я ничего не требую от вас. Только уходите!

Он повернулся к ним спиной, ожидая, что они, наконец, оставят его дом.