Избранный круг

Но разумеется, вне всякой конкуренции среди них был Георг: неназойливый, спокойный, надежный, с чувством собственного достоинства; не навязывал близость при посторонних, чего Лариса на дух не переносила, но оказывался под рукой именно в тот момент, когда требовалось. Интуиция у него была просто неимоверная: только подумаешь, что хорошо бы испить чего-нибудь по такой жаре, – он уже достает из сумки запотевшую пепси-колу, сгореть боишься (на Марьянин крем Лариса все-таки не очень надеялась), – пожалуйста, вот тебе яркий китайский зонтик от солнца, в воду, вроде бы, захотелось – оказывается, Георг уже поднимается и подает руку. Возникало от этого чувство уверенности в себе, защищенности, необременительного уюта, расслабленности. Лариса словно бы была у них младшей сестрой, но – сестрой обожаемой, чей возраст и хрупкость нуждаются в постоянной опеке. Ничего подобного прежде она не испытывала. И, прожив на свете тридцать четыре года, даже не подозревала, что такое возможно. Ей это нравилось так, что пощипывало в носу. И уже ближе к вечеру, когда Мурзик с Земекисом, развели уютный костерок на участке, когда потянуло в воздухе вкусным ольховым дымком, прогнавшим зудящих над головой комаров и мошек, когда выпили сухого вина и закусили соломкой, мелко обсыпанной сахаром, она сама, как будто так было и надо, прислонилась к Георгу, внутренне все-таки обмирая от собственной смелости, а он чисто по-братски (но одновременно и по-мужски) обнял ее за плечи. Это получилось у них очень естественно. Сказано ничего не было, зато все, как понимала Лариса, было уже решено. Ширилась вечерняя тишина. Плавали за кустами орешника размытые голоса соседей. Синие, будто рвы с водой, тени простерлись от сосен. Марьяна сходила в дом и принесла клетчатый плед. Мурзик зажег ароматическую палочку от насекомых. Рука Георга была твердая и очень горячая. Он почти весь этот вечер непоколебимо молчал. И Лариса тоже молчала, прикрыв глаза. Она ничего не чувствовала. Ей хотелось сидеть так – всю жизнь.

Выявились, конечно, и некоторые досадные неожиданности. Мурзик, например, помимо того, что мог запросто, точно глиняные, ломать камни или двумя пальцами согнуть пятак старого образца (специально носил монеты в кармане, чтобы показывать этот фокус), там же, на пляже, начал рассказывать разные забавные случаи, которые с ним приключались. Как одной женщине, директору довольно серьезной торговой фирмы, ну все взаправду: вот такие «быки», офис с решетками, бронированные двери, охранник, сигнализация, он среди ночи, когда ехали к ней в загородную резиденцию, вдруг сказал, что слышит голос своего покойного пра-пра-прадедушки, не подчиниться нельзя, таковы обычаи их народа: попросил остановить на обочине «мерседес», вышел, снял кроссовки вместе с носками, связал шнурки, перекинул, будто странник, через плечо, носки, кстати, просто засунул в карман и – ушел, как был, босиком прямо в чащу. «Быки» в машине сопровождения только рты разинули.

– А как же ты в лесу ночью? – изумленно спросила Лариса.

Мурзик заговорщически подмигнул.

– Вон тот лесок, у правого поворота, видишь? За ним как раз – шоссе и ответвление к резиденции. Надел снова кроссовки и метров четыреста пропилил бодрым шагом. Через двадцать минут – пил пиво из холодильника. Зато как она потом будет вспоминать этот случай. Дикий кавказец, па-анимаишь!.. Сбежал в свои горы!..

Он уморительно захохотал и, как горилла, захлопал себя по груди, обросшей черными волосами.

Лариса также сильно смеялась.

А потом еще одна женщина, между прочим, какое совпадение, тоже из крупной фирмы, коей Мурзик, завалившись часов в пять утра, объяснил, что буквально три минуты назад разделался со своим кровным врагом, зарэзал, па-анимаишь, теперь по всему Петербургу за мной охотятся, так вот, через неделю увидела его не где-нибудь, а на Московском проспекте, с двумя девушками, – вах! какие это девушки были, потом расскажу! –вильнула от неожиданности рулем и прежде, чем успела что-нибудь сообразить, снесла бамперы, наверное, у десятка машин, припаркованных к кромке. Знаешь, так – задами на проезжую часть. Сигнализация разоряется, охранники выскакивают с пистолетами. ПМГ милицейская как раз проезжала – дернула с перепугу назад, чтобы не угодить в разборку.

– А как же она сама, жива?

– Жива-жива, что ей с этого будет. Заплатит за ремонт тысяч пять, ерунда. Зато опять-таки, – вах! – сколько интересных воспоминаний…

А третья женщина гонялась за Мурзиком по всему Эрмитажу. Работала там, па-анимаишь, ка-артины людям показывала… А пятая проникла в мужское отделение бани – лишь бы удостовериться… А следующая… А одиннадцатая… А сто тридцать четвертая…