Избыток подсознания

Потом Леша женился и говорил лишь: «Привет!» и «Как дела?» — что не предполагало никакой беседы — и быстро проходил мимо в свой отсек общего дома (потому что, чтобы попасть в Лешину половину, надо было проходить мимо нее). Жена была тоже тихая и говорила «Здрасьте» вежливо и не глядя в глаза — кажется, она знала что-то такое, что мешало ей подойти и подружиться с их половиной семьи. Потом Леша еще несколько раз женился, но все жены были тихие и не разговаривали. А в общем, надо признать, что волнение при виде Леши не проходило никогда: потом они встретились опять на той же даче, только дедушки уже не было, и все, кто еще бился на этой земле, ужасно постарели, — и все с Лешей повторилось точно так же: с ужасно тихой женой нисколько не изменившийся Леша проскользнул в свою половину, потом назад, сел в зеленый мерседес и уехал, сказав лишь «Привет!» и «Пока». Говорят, что он стесняется. Неужели все остальные тоже стеснялись — потому что ей так и не удалось подружиться со многими, с кем хотелось? И потом все опять говорили, что они стеснялись… Хотя она теперь уже знает, что многие, которые вроде бы стеснялись, на самом деле ее боялись — за какие-то черты ее натуры, — и не стеснялись, а боялись только мальчик Леша с другой дачи (опять Леша), с которым они водили настоящую дружбу, и потом уже либо бедные глупцы, либо отчаянные смельчаки (на грани с некоей глуповатостью, впрочем), либо совершенно наглые типы.

А вообще-то это был не Леша, а другой мальчик — о Боже, она забыла, как его звали! — Костя, что ли, — но ощущение дружбы помнит. Как жаль, что забыла его имя.

Да, так бы продолжался мой последний роман на русском языке, про мечтания и про то, как они маячили в моей голове, и про тех счастливцев, кто в них побывал, и про то, как теперь, когда я пользуюсь другим, более загадочным для меня языком, все это можно классно выразить — невыразимое, — произнести, наговорить, разболтать все тайны… Да, пожалуй, это было бы правильно.

Елена Янова

Кем только я не работала в своей жизни!

Художником-оформителем, миниатюристом, занималась керамикой, бижутерией. В девяностые годы приобрела профессиональный статус психолога, коим являюсь и поныне. В аспирантуре не училась, диссертации не защищала, но пытаюсь совсем по-своему взглянуть на проблемы личности в самопознании и в социуме. Пытаюсь помочь…

Пишу я всю свою жизнь. Практически — с двухлетнего возраста.

Сначала я сочиняла сказки. Это было «устное народное творчество», никто моих сказок не записывал, но их очень любила слушать моя старшая сестра. Впоследствии к ней присоединились и другие подрастающие родственники. Первый рукописный сборник рассказов, частично записанный и проиллюстрированный мною, пятилетней, до сих пор хранится в моем доме. Жуткие, детективно-романтические произведения! Годам к восьми начался период поэтического творчества, и некоторые из моих стихотворений попали на страницы пионерской газеты «Ленинские искры». Обрадованная возможностью популяризировать свои опыты, я все же не смогла заставить себя поэтически осмыслить образы Павлика Морозова и юных пионеров — своих современников. Поэтому уже с десятилетнего возраста начала писать «в стол». Подпольный период творчества, как и положено, сменился взрывом романтических посланий в стихах, обычно адресных, но никогда и никому не отправленных. Лет пятнадцать копились и множились поэмы, замечательные разве что обильно пролитыми на них слезами. У меня никогда не было идеи написать, например, роман. Романы сами сочинялись и множились в моей голове. Но невероятная природная лень не позволила мне сии глобальные и разноплановые не замыслы даже, а готовые сочинения — бери, да пиши, все уже в деталях и образах, занести на бумагу.

Подтолкнул, и уже не к листу бумаги, а к компьютеру — милый мой кузен Валерий Траугот. Проверял, контролировал, сердился… Но, так и не сев за рукопись до его смерти, я не решилась нарушить своих обещаний и записала ту часть воспоминаний, которую имею честь представить.

Теперь вот пишу и пишу, и не могу, и не хочу останавливаться.

Записки седеющей блондинки

Светлой памяти Валерия Георгиевича Траугота

Люди — это протоплазма, охотно устремляющаяся за теми, кто считает себя личностью.

Михаил Владимирович Войцеховский