Издалека долго

— Брат или сестра вам родится в августе, — сказал папа, усадив Колю с Дашей за стол. — Маме нездоровится, поэтому в этом году вы оба поедете к бабушке на все лето. Коля, ты можешь с собой кого-нибудь из класса пригласить, если у них нет других планов. Мишу или Сеню, чтобы не скучно вам было. Дарья, а ты должна пообещать слушаться бабушку все время.

Дашка пищала от восторга и обещала слушаться, и суп есть весь, даже гущу, и бабушке помогать по дому всячески, например пыль вытирать.

Коля долго мучился, кого же позвать из друзей, но решилось все само собой: Сенечка сказал, что его родители в Вену увозят, вроде бы там профессор нашелся, который болезни роста лечит. Они сидели втроем на бортике большой купальни против памятника Петру, день был жаркий, а Генинг, бледный от волнения, мокрым пальцем на досках рисовал мозг в разрезе и где может корениться проблема. Проведет доктор процедуру — и станет Сеня, как все, догонит ростом Колю с Мишкой. Потом перегонит. И мамка будет причитать, что брюк и ботинок не напасешься.

— Не будет, — сказал Коля.

— Конечно, не будет, — признал Сенечка. — Это я так, для красного словца.

Купальня была большим плотом на Неве с кабинками по периметру и огромным решетчатым ящиком в вырезанной середине. Сеня с Колей в нем плавали, а Мишка считался хорошим пловцом, его выпускали через маленькую дверь наружу, он бросался в воду, оплывал купальню широким кругом, возвращался, потягивался.

— Хороша водичка! — важно говорил он.

Родители его были заняты в столице, очень обрадовались, что Мишку можно отправить в деревню на лето. Он с собой в новом чемодане вез настольную игру «Синопское сражение», пузель на сто кусочков с Медным всадником и грампластинку в подарок Колиной бабушке.

«Что вы головы повесили, соколики, что-то ход теперь ваш стал уж не быстрехоне-е-ек», — мальчишки на весь вагон распевали популярную песню, а Дашка танцевала, а когда поезд притормаживал, падала то на Колю, то на папу и хохотала.

«Слушай, — спросил пупс из кармана, когда Коля ждал очереди в уборную, глядя в окно, за которым леса и холмы уже сменялись бесконечными царицынскими степями. — Коля, а какой сейчас год?» — Коля не очень удивился, пупс часто спрашивал странное. — «Одна тысяча девятьсот десятый от рождества Христова», — сказал он. — Пупс надолго замолчал.

Лето было очень хорошее, жаркое. Все трое отъедались клубникой, малиной, огурцами — бабушка слыла передовой огородницей, выписывала из Саратова новейшие удобрения. В конце июля помидоры пошли — огромные, сладкие, назывались «бычье сердце». Жара стояла такая, что все косточки плавились, расплывались в прогретой, забывшей сумрачную петербургскую промозглость плоти горячим воском. Бабушка и ее кавалер, Степан Антонович, сидели на веранде, обмахивались бумажными китайскими веерами, пили пиво со льдом.

Вечерами, когда жара чуть спадала, Степан Антонович водил мальчишек рыбачить, учил удить, подсекать, костер разводить. Темнело поздно, звездное небо над степью казалось огромным — больше, чем в городе. Бабушка доставала из футляра телескоп, они смотрели с веранды на лунные моря и долины, на полоски на Марсе, на почти живое, влажное мерцание звезд. Дашка не выдерживала, засыпала в кресле в обнимку с медведем Иннокентием. Бабушка ее потом уносила в кровать, укладывала, пела колыбельную.

Коля с Мишей на чердаке тоже слушали, а потом долго шепотом болтали про все-все: про японскую кампанию, про волшебство у разных народов, про будущий год в гимназии, про Шерлока Холмса и капитана Немо. Потом засыпали крепким мальчишеским сном, не слыша, как шурудят в потолочных балках наглые мыши, как идет за ними черный бабушкин кот. Да и кот ли? Или само их детство неслышно кралось на мягких лапах, останавливалось посмотреть на спящие лица, чуть коснуться сомкнутых ресниц, выйти по трубе на крышу и щуриться там сквозь темноту космоса на далекие загадочные звезды?

В тот день Коля чудом не забыл пупса на чердаке. Уже на речку убегали — и Дашка с ними увязалась. Коля подумал-подумал, но все же вскарабкался по скрипучей лестнице, выхватил Висечку из-под своей подушки со смешной детской наволочкой в зайчиках, сунул под ремень.

— Глаз не спускать с Даши! — крикнула бабушка с веранды. — Дарья, а ты в воду не смей лезть! Не зная броду — дальше что?

— Знаю я броду, знаю, — бормотала Дашка. — И пословицы все знаю. Сами с усами. Коль, а на закорках прокатишь?

На пляже не было никого, дети собрали сухой травы, запалили костерок в тени небольшого вяза, без удовольствия выживавшего здесь, на скудном волжском песке. Пожарили на палочках колбасок, которые бабушка с собой дала, помидорок, кривой кабачок, цапнутый с краю огорода.

— Вкуснота! — сказала Дашка, вытирая рот об медведя. Уселась в теньке, велела Коле себя развлекать, читая по памяти «Конька-Горбунка» — он хорошо стихи запоминал. Мишка поплавать пошел, а Коля лег рядом с малявкой на песок.

— За горами, за лесами, за широкими морями, не на небе — на земле, — начал он и широко зевнул. — Жил… старик в одном… селе…