Издержки богемной жизни

Варвара позвонила матери, спросила – у нее ли по-прежнему Людмила? После всего произошедшего между сестрами Людмила переехала к матери.

Варвара застала сестру за сборами. Мама помогала ей укладывать вещи. Варвара подумала: такой спокойной мать кажется именно потому, что Люда пакует вещи, а не распаковывает. Хотя все вещи были уже давно уложены – Людмила в считанные минуты, еще живя у Варвары, собрала чемоданы. Получается, она складывала лишь то, что носила в квартире у матери: пижаму, халат.

Варвара посмотрела матери в глаза, но та почему-то отвернулась. И она поняла вдруг: мать радуется тому, что Лида уезжает из Москвы, ей станет теперь спокойнее. Мать всю жизнь думала только о себе, и этот скандал с Людой, связанный с ее решением выйти замуж, она устроила нарочно. Чтобы только был повод разорвать отношения с дочерью и та больше не беспокоила бы ее в Москве. Еще Варя подумала, что мать, возможно, обрадовалась бы, если бы и сама Варя тоже уехала из Москвы, чтобы обе ее дочери сгинули, пропали, чтобы от них и следа не осталось.

– Люда… мне надо с тобой поговорить.

Людмила повернула к ней заплаканное лицо. И вдруг бросилась к ней, обняла:

– Прости меня, Варя… не знаю, зачем я это сделала! Я испугалась. Подумала, что все это ты натворила и решила меня подставить, отправила туда.

Варя закрыла ей рот своей рукой.

– Молчи. Молчи! Ты уже собралась?

Та кивнула, глядя на сестру покрасневшими слезящимися глазами. А ведь они в последнее время стали так близки, так хорошо ладили!

– Поехали.

– Куда? На вокзал?

– Нет. Домой. Пошли-пошли, я тебе все по дороге расскажу.

Мать взирала на эту сцену с брезгливым выражением лица:

– Ничего не понимаю. У нее поезд через полтора часа!

– Она никуда не поедет, – резко произнесла Варя. – Она будет жить в моей квартире, а я – в квартире Лиды. Все решено.

Мать посмотрела на нее, как на предательницу. Она не разделяла Вариного желания и дальше помогать неудачнице-сестре.

– Я постараюсь найти ей хорошую работу, – сказала Варвара, обращаясь к матери. Потом повернулась к Людмиле: – А у Ратманова ты работать больше не будешь, поняла?

– Поняла. – Людмила обняла сестру еще крепче. – Какая ужасная история! Поскорее бы о ней забыть!

30

Он так давно себе это представлял – свое возвращение в нормальную жизнь, к Оле, к Барсовым. И вот теперь он стоял перед дверью, звонил, но радости от того, что происходило в его жизни, почему-то не было. Словно он заранее знал, что ошибся дверью.

– Женя? – Ирина Алексеевна выглядела растерянной. – Рада тебя видеть. Проходи, дорогой.

Она на его глазах превращалась в прежнюю приветливую Ирину Алексеевну. Правда, ему показалось, что она словно боится посмотреть ему в лицо. Почему? Ей кажется странным, что он чуть не угодил в тюрьму или, напротив – что он так неожиданно вернулся?

– Я дома одна, но с удовольствием выпью с тобой чайку. У меня и пирог есть.

И вновь она отводит взгляд. Он шел за ней, не спрашивая, где Оля, потому что рад был тому, что вообще находится в этом доме, где ему все так знакомо. И этот запах, неповторимый запах Олиной квартиры, где все так чисто, вкусно, сладко, хорошо. Пахло яблочным пирогом с корицей. Семейным пирогом Барсовых. Оля рассказывала, что перед тем, как уложить яблоки на тесто, мама жарит их в масле с сахаром. Как же давно это было – разговоры ни о чем, поцелуи, планы на будущее…

Сейчас, когда он опять вернулся в нормальную жизнь, его поступок показался ему чудовищно несправедливым. Несправедливым по отношению к самому себе. Чего он добился своим признанием вины в преступлении, которого он не совершал? Хотя, разве он мог знать, как дальше разовьются события? Что Юракова убьют?!

– Ну, проходи, проходи, не стесняйся. Садись. Здесь, в кухне, и посидим. Я тебе так скажу, Женя: несмотря на то, что ты сделал (а зачем ты это сделал, мне, если захочешь, расскажешь сам), я и Владимир Викторович, вся наша семья, мы по-прежнему тебя любим и заранее все прощаем. Мы все совершаем ошибки.